Наш Современник, 2003 № 07

Оба эти высказывания целиком относятся и к самому Кожинову, проливают свет и на его личность и вклад в русскую и мировую культуру. Лично я убеждён, что к “высшим выражениям” отечественной мысли должно быть отнесено и имя самого Вадима Валериановича Кожинова. Но главная особенность и уникальность его в том, что весь свой огромный талант он целиком отдал именно русской литературе, русской истории и русской философии, “Судьбе России” (так названы две его книги). Он стоял у истоков возрождения русской идеи. Прав академик И. Р. Шафаревич, отметивший две, на мой взгляд, главнейшие особен­ности его таланта. Говоря о 60-х годах, он писал: “Одно из возникших направлений общественной мысли было основано на решении использовать представившуюся возможность для возрождения русской национальной традиции, национальной идеи. Как один из его главных идеологов, Kожинов приобрел впервые широкую известность”. И второе: он отметил огромную роль Кожинова в открытии новых талантов, осознании их места в литературе (я бы добавил — в культуре), сказал, что она была “исключительно велика”. Я напомню имена поэтов: Н. Рубцова, А. Перед­реева, Н. Тряпкина, В. Лапшина, А. Межирова, В. Соколова, А. Прасо­лова, В. Казанцева; прозаиков В. Шукшина, В. Белова, В. Распутина; философов Э. Ильенкова, М. Бахтина (они, конечно, его учителя, но он помог их “открыть”); из певцов Тюрина, а из наших земляков критика Ю. Селезнева и поэта Ю. Кузне­цова. Кстати, писал он и о В. Лихоносове (статья “Правота любви”, 1970).

Так получилось, что я, в то время увлекаясь теорией литературы, вдруг сделал для себя великое открытие — прочитал первый том академической трехтомной “Теории литературы” (1962), где были опубликованы статьи В. Кожинова, П. Палиевского, Г. Гачева и С. Бочapoвa. Я проанализировал весь этот том и послал большое письмо в ИМЛИ АН СССР на имя П. В. Палиевского. Пара­доксально, но он сразу ответил мне — студенту; рассказал обо мне В. Кожинову и Г. Гачеву, пригласил зайти в институт, когда я буду в Москве. В 1965 году мне удалось побывать в Москве и 31 января через того же П. Палиевского позна­комиться с В. Кожиновым. Сблизились мы необычайно быстро, и уже вскоре выпили с Вадимом на брудершафт и я стал называть его Димой. С гордостью я записал тогда в дневнике: “Он меня признал”. Вернувшись в Краснодар, я сразу послал письма Палиевскому, Кожинову и Гачеву, и все трое ответили мне. Вадим, в частности, писал:

 

31.3.65

Дорогой Владислав!

Прими добрые приветствия и пожелания. П. В. (Пётр Васильевич Палиев­ский. — В. П. ) показал мне твою статью и письмо — и я решил отозваться.

В статье есть интересные и серьезные размышления, они свидетельствуют о росте, о движении мысли — это самое главное. Какие “недостатки”? Во-первых, мне кажется — помнится, я об этом говорил и при встрече, — что нельзя в совершенстве понять произведение, игнорируя то, что ты называешь “частными вопросами поэтики и стиля”. Без этого получаются рассуждения по поводу произведения, а не исследование. Во-вторых, “Старуха Изергиль”, по-моему, довольно слабое произведение, и трудно на его материале ставить решающие проблемы романтизма.

И самое важное: твою мысль (я имею в виду мысль вообще, даже безотносительно к произведению и теории романтизма) очень ограничивает то обстоятельство, что ты исходишь из высказываний ряда литературоведов — высказываний заурядных и поверхностных. Эти высказывания навязывают тебе самый предмет исследований — предмет традиционный для “среднего” литературоведения, сковывают твою мысль — хотя в отдельных случаях она и прорывается за границы этого малосущественного предмета.

Между прочим, во всякой науке открытие предмета — нового и существен­ного — это, так сказать, то начало, которое есть половина дела.