Наш Современник, 2003 № 08

Комиссионный магазин: все добротное, шикарное, но все ношеное, подер­жанное, подновленное, чужое [с чужого плеча. Музыка эпохи застоя, тупика]. [Все клочковато, музыка много раз прекращается.] В гигантском количестве нот нет ни одной своей . Какое-то пышное, торжественное эпигонство. Длиннющее заключение, когда слушать уже давно нечего: альтист тянет свои ноты до бесконечности, дирижер показывает руки, перстень на пальце отдельно; потом оба — солист и капельмейстер — склоняют головы, потрясенные музыкой, и стоят так минуты полторы. Картина!

Все это похоже по смыслу на музыку самодовольного Ант Рубинштейна, усовершенствованную и цивилизованную в соответствии с движением музыкаль­ного прогресса. Все это — plusquamperfekt! Симфонизм, гальванизированный Шостаковичем (ненадолго), все же отдает трупным запахом. Музыкальная трупарня, музыкальный морг.

Имитация музыки . Как будто бы есть все (или многие) ее элементы, но нет ее самое . Все вторичное, ни о чем нельзя сказать — вот это такой-то. Комис­сионный магазин: все шикарное, но не первородное, не свое, уже ношеное, как говорится — бывшее в употреблении, все с чужого плеча.

*   *   *

Чтение Набокова “Другие берега”

 

Очень словоохотливый автор. Бесконечное, утомляющее количество рассуждений “обо всем решительно”, на любую тему, “a parte”. Большой цинизм, похожий на снобизм, и преувеличенная какая-то “культурность”. Все это можно бы объяснить “эмигрантским” положением равно всему чужого человека, чужого и по своему ощущению окружающих людей, инстинктивно настороженных к иностранцу. Все это родило особую психологию “изгоя”, равно чужого всем человека, существа “иной” общности, какую Набоков ощущал в контакте с русскими людьми. Но тут были свои претензии, свои амбиции. Эти амбиции и есть главное в писателе, что он талантливо в своем роде и выразил. Многое от Пушкинского Онегина, денди лондонский (в сущности же “русский денди”). Много тонкости, наблюдательности, изысканности, но, как ни странно , переизбыток слов, переизбыток культурных ассоциаций делает эту прозу несколько безвкусной.

Новое в нем для Русской традиции идет от М Пруста . Что у Пруста было следствием болезни, у Набокова — здорового, спортивного (теннис, шахматы) — приобретает налет снобизма, снобизма здорового, спортивного в сущности организма. Безлюбая душа, эгоистичная, холодная.

*   *   *

Владимир Набоков — литература для сытых, равнодушных, эгоистичных, “избранных”.

*   *   *

Величайший музыкальный гений России

 

Мусоргский и другие наши композиторы-классики оставили в наследство нам не только свои бессмертные творения. Они оставили потомкам прекрасный, выразительнейший русский музыкальный язык — неоценимое богатство.

Как же мы, современные музыканты, живущие в России, обращаемся с этим языком? Приумножаем ли его ценности как таланты, потребительствуем ли как эпигоны или пренебрегаем им как нувориши, хамы, плюем и гадим в эту сокровищницу, истребляем ее как завоеватели? Вот вопрос, который я хочу задать прежде всего музыкантам [и слушателям, тем, кто слушает классическую музыку]. Ответить на него я сам не в силах.

 

 

Заметки 1989—1993

*   *   *

Есть люди, перед которыми раскрывается душа, расцветает, точит чувство как источник. Подчас человек сам даже не знает, что у него в душе, чем полна она, и общение с ценным, хорошим, добрым человеком помогает твоей душе раскрыться, расцвести. Вот это и есть любовь, ценнейшее чувство на свете, чувство Христа. Без него невозможна жизнь на земле. Человек иссыхает, погибает, каменеет.

Но есть люди, от природы сотворенные с каменной, безответной душой. Общение с ними, особенно длительное, — гибель. Они обладают способностью запирать твою душу на дьявольский замок, движимые либо прямым злом в его концентрации (таких озлобленных людей теперь множество), либо железным своим равнодушием и тупостью. Равнодушные лишены всякого творческого начала. Более того, они гонят от себя любую мысль о созидании, о сотворении чего бы то ни было, даже самой маленькой малости... Они лишены какого-либо творческого чувства, лишены радости сотворения. Их душа никогда не устрем­ляется в этом направлении.

Хороший образ для железных людей: “Борона на морозе”. Это пришло мне в голову лет 15 назад. Мы знаем, по крайней мере, двух железных людей: “Железный Феликс” и “Железная Леди” из Англии.

*   *   *

Вернувшись в сталинскую Россию , лишенный подпоры, он и здесь оказался несколько иностранцем . Его русскость была слишком “бутафорской”, “плакатно-национальной”, религиозный колорит совершенно внешний, да и вся его “русскость” — внешняя, театрально-костюмная.

Здесь уже сформировался новый гений, выразитель настроений “советской” интеллигенции — , с тайной ненавистью (а иногда и явной) к России и презрением к ее народу. За Русскую бутафорщину Прокофьев и награждался, и премировался: “Русская увертюра”, обработки русских песен, “Иван Грозный”, “Александр Невский” — талантливая бутафория музыкальная.

*   *   *