Наш Современник, 2003 № 10

В который раз уже начинаю вести дневник. Удастся ли мне на этот раз всерьез заняться им?

Живу я сейчас как бы в двух измерениях. В одном измерении главной константой является душевная тревога за все, что происходит ныне с Россией. В другом измерении владычествует Память. Никогда не думал раньше, что Память — самый богатый, самый обширный и самый благодарный материк на планете Жизнь. Только прошлое служит нам опорой в наших бедах и несчастьях. Нынешнее напоминает Хиросиму, после того как на нее сбросили американцы атомную бомбу. Только пепел гуляет по просторам Отечества моего, заметая руины былого, великого прошлого.

12 августа.

С утра думал о Якутии. Вспоминал Семена Данилова, Георгия Башарина, Болота Боотура. Как лежит моя душа к этой северной стране! Как много она дала моей душе, моему пониманию жизни. Эти пустынные пространства под высоким бледно-голубым небом, эти молчаливо текущие реки, на берега которых изредка выходят дикие олени, эти холмы, на которых молчаливо сидят полярные совы, эти наслеги, спрятанные в распадках с коновязями, на которых сидят старые вороны. “Одинокие сумерки Севера, волчье око Полярной Звезды”. Кажется, так я когда-то написал о первых моих впечатлениях от Якутии. А пришел с прогулки домой, заглянул во вчера купленную книжку Федора Абрамова “Так что же нам делать?” — и пахнуло на меня суетой литературной жизни, какой-то странной вымученностью душевного мира Абрамова. То и дело он чего-то требует от себя, от своих современников, от своих соплеменников. От Слова к пустословию — не путь ли это человечества? Не этим ли измеряется вся его история?

Не много же понял в нашей истории этот доктринальный прозаик, если так легко отрекается от человечества.

 

Долго шел я по жизни земной.

Вслед мне черные ветры клубили.

Шел чащобами, шел целиной,

Миром шел и жестокой войной.

Думал, к свету, а вышел к могиле.

 

15 августа .

У Евгения Евтушенко есть стихотворение, которое, по-моему, называется “Долгие крики”. Человек из центра едет в провинцию, в сибирско-уральскую глухомань, добирается до берега какой-то реки и, желая ее переплыть, зовет паромщика. Но сколько ни кричит, никто не отзывается. Только эхо гуляет по глухим закоулкам тайги: Русь стоит и докричаться до нее невозможно. Столичный человек чувствует себя одиноким в этом мертвом пространстве. Таков смысл этого стихотворения, типичного для поэзии шестидесятников. Все они жаловались на глухоту России, все они чувствовали себя чужими на ее пространствах. И вот другой поэт — Николай Рубцов. Кажется, даже ровесник Евтушенко. Есть у него стихотворение о том, как он едет из столицы в глубину России на поезде, на пароходе, потом верхом, потом пешком… кажется, сейчас будет как в “Долгих криках”... Но стих кончается неожиданно: “И буду жить в своем народе”.

В этом и состоит главное различие русской и “русскоязычной” поэзии. Для одних Россия — мать, для других — гостиничная консьержка.

 

 

Ольга Дубова • Солдаты России (Наш современник N10 2003)

Ольга ДУБОВА

 

СолДАты россии

 

 

Говорят, нынешнее время не рождает героев и нынешняя молодежь уже не имеет боевого духа былых времен... Неправда. Просто враги русского и других коренных народов России делают все для того, чтобы страна не знала своих героев! Они делают все для того, чтобы забить нам головы пошлостью, грязью, насилием, создать впечатление, что жизнь наша состоит из одних гадостей, вызвать чувство стыда за то, что мы русские, породить уныние и отчаяние, настроить нас на вымирание. Зачем?