Наш Современник, 2003 № 10

Во имя высокого звания российского писателя, как и я пока еще имею честь быть и считать себя — отзовитесь! Если бы Вы знали, как мы беспомощны и опустели здесь! Даже всегда крепкий Сергеев-Ценский упал духом и говорит — гибнем. Работать нет возможности. Дайте возможность приехать в Москву. Необходим вызов. Сделайте его. Мне с женой Ольгой, Ценскому. Мы не имеем ни гроша. За книги за эти 3—4 года я ничего не получил. Я не знаю, на что я поеду. Я сниму с себя последнее, что еще можно снять, и поеду. Сделайте.

Ваш Ив. Шмелев”.

Вызов пришел, и Шмелевы уехали в Москву. С Горьким они, по-видимому, уже не встречались, так как его самого по настоянию Ленина усердно старались отправить за границу. После смерти Блока и расстрела Гумилева, запрещения руководимого им петроградского отделения Помгола и ареста чуть ли не всех его членов он и сам пришел к выводу, что ничем не может помочь русской интеллигенции. У Горького открылся туберкулезный процесс, началась цинга, и 16 октября 1921 г. он с семьей уехал в Германию. Шмелевы прожили в России до 20 ноября 1922 г., когда навсегда покинули родину. Рана, нанесенная им, не заживала никогда. В эпопее “Солнце Мертвых”, описывая бесчинства красных в годы гражданской войны, Шмелев писал: “ Я ничего не могу, а они все могут! Все у меня взять могут, посадить в подвал могут, убить могут! Уже убили!” Но в глубине души он еще долго верил, что сын может быть жив, и очень тосковал по России. Приехав в Берлин, он написал Е. П. Пешковой 10 декабря 1922 г.:

“Многоуважаемая Екатерина Павловна. Прежде всего — привет Вам и низкий поклон. Очень тоскую, и никакая заграница не в силах стереть мою печаль. Все еще живу мыслью, что вернусь в Россию скорее, чем думал, ибо нечего мне здесь делать, и, кто знает, увижу мальчика. Не откажите напомнить А. Воронскому о моей просьбе к нему по делу о моем мальчике. Мне обещали навести справки в лагерях. Я подавал заявление. А тогда бы я всего себя отдал России! Крепко Ваш И. Шмелев”.

Обращение к жене Горького понятно: Е. П. Пешкова работала в то время в Политическом Красном Кресте, часто общалась с Дзержинским, спасала от смерти десятки людей, а у Шмелева еще теплилась надежда, что сын может томиться где-то в лагере. Но чуда не произошло.

 

 

Сергей Семанов • Искусство русскоязычного капитализма (Наш современник N10 2003)

 

Искусство русскоязычного капитализма

 

Скажем сразу, чтобы дальнейшее изложение стало яснее: местечковый весельчак Жванецкий, чтец убогих текстовок Хазанов, плодовитый ремесленник Церетели и вечно возбужденный Киркоров — это всё искусство. И безо всяких кавычек, ибо это есть данность, порожденная определенным общественным слоем, отражает его вкусы, служит его интересам. Слой тот весьма влиятельный, потому его искусство широко и целенаправленно вбивается в “массы”. Теперь это делать гораздо легче, чем когда бы то ни было, — к услугам заказчиков телеэкран с многомиллионным и доверчивым в большинстве своем потребителем.

Если взглянуть на данный сюжет исторически, то скажем с той же четкой прямотой: вот известные “неолитические Венеры”, изображавшие в бесконечно далекой древности женский идеал. С современной точки зрения это монстры, состоящие лишь из массивных бедер, ягодиц и молочных желез, что выглядит карикатурой на привычный для нас образ женщины. Однако это тоже искусство. Своего времени, своего эстетического уровня, отражавшее вкусы тогдашних людей. Но “Илиада” и Парфенон — тоже искусство, хотя другого времени и совершенно иных людей. Шекспир и Гете — тоже искусство, что, впрочем, бесспорно. И “Купание красного коня”, и “Тихий Дон” — тоже искусство, причем великое, истинная классика.