Наш Современник, 2004 № 06

Почти пятьдесят лет спустя после этих волнующих событий А. М. Опеку­шин вспоминал: “...В течение ряда лет ночи не спались как следует. Были три лихорадочных конкурса. В двух из них участвовали все скульпторы того времени. Ах, какая жара была! Ах, какая суматоха! Сколько зависти было друг к другу!.. Газеты кричали наперебой. Одна из них предлагала кончить конкурировать и отложить дело на двадцать-тридцать лет, вернее, ждать свежих художественных сил. Другая доказывала обратное: что никто не может гарантировать приход более талантливых художников, а третья выдвинула такое предложение: устроить последний “петушиный бой”, пригласив на него только тех скульпторов, которые на предыдущих конкурсах получили премии; если, дескать, они не сумеют создать что-либо достойное Пушкина, тогда в силу обстоятельств отложить дело на неопределенный срок...”.

Хотя радость победы была притуплена четырехлетней изнурительной борьбой, материальными невзгодами, шумными газетными баталиями, Александр Михайлович надеялся, что все его беды позади и можно с новыми силами браться за осуществление своего проекта. Предстояло вылепить из глины статую высотой в 6 аршин (четыре с лишним метра). Точно такого же размера стояла в его мастерской готовая статуя Нестора-летописца — плод почти двухлетней работы. “Ничего, — думал Александр Михайлович, — Нестор еще немного подождет, думаю, старик не обидится”. Он не ведал, что ему пред­стоит пережить первую в его жизни творческую трагедию.

Уже когда начали стихать газетные страсти вокруг Пушкинского конкурса, на страницах воинствующе-либеральной газеты “Голос”, где задавал тон Стасов, появилась неожиданно злобная статья, в которой были такие строки: “Чему же учат в Академии художеств, когда на Пушкинском конкурсе всех академиков “заткнул за пояс” какой-то крестьянин Опекушин ?!” Куда только подевался либерализм “Голоса”, претендовавшего на роль чуть ли не единст­венного выразителя мнения самого Русского Народа. При чем тут социальное происхождение Опекушина?! Разве классовая принадлежность определяет степень таланта?! Наконец, Опекушин тоже был академиком, хотя ему и не пришлось учиться в Академии художеств. Злобный выкрик “Голоса”, разу­меет­ся, обидел Опекушина, лишний раз напомнил ему о том, что просто­людину лучше “не высовываться”. Но, в конце концов, не истеричный “Голос” решает, чей Пушкин будет стоять посреди России!

Однако скульптор не ведал о том, что статья в грязной газетенке станет той последней каплей, которая переполнит чашу терпения руководства заскорузлой Академии художеств. Буквально на следующий же после выхода статьи день Опекушин был вызван к ректору отделения живописи и ваяния Академии Иордану. Престарелый ректор, забывший о своем “низком” происхождении и некогда либеральных взглядах (его учеником был Тарас Шевченко), жестко спросил Опекушина:

— Ваш проект памятника Пушкину в Москве, как мы слышали, утвержден жюри конкурса?

— Да, это так, — ответил Опекушин.

— По вашему проекту будет изготовлен памятник, вы получите теперь крупный заказ. Но заказ этот частный, не связанный с Академией, — ректор сделал паузу. Потом категорично закончил: — Поэтому, господин Опекушин, я буду вас просить немедленно, в течение трех дней очистить помещение академической мастерской...

Опекушина охватил ужас. Там же фигура Нестора, другие работы в глине. Их невозможно перевезти, не повредив. Это катастрофа! Александр Михайлович стал умолять Иордана отменить решение или хотя бы отсрочить его исполнение.

— Нам нет никакого дела до ваших забот! — склеротическая голова ректора тряслась в гневе. — Устраивайтесь, как знаете...

Это был смертный приговор Нестору-летописцу. До конца дней своих не мог забыть Александр Михайлович свою лучшую, как он считал, скульптуру, мечту своей юности.

Спустя много времени Опекушин все-таки “вычислил” подлинную причину безжалостного гнева Иордана. Дело было не в нем, Опекушине, а в Адриане Викторовиче Прахове, профессоре той же Академии. Известный историк искусства давно ополчился на руководство Академии. Он воевал против бесталанных ретроградов-иностранцев, оккупировавших Академию, досталось от него и престарелому Иордану, который в силу своего возраста не мог и не хотел отказаться от безнадежно устаревших методов обучения в Российской Академии художеств. Его бесила близость А. В. Прахова к “передвижникам” — этой “банде”, возглавляемой И. Н. Крамским. А именно Крамской и особенно Прахов горячо отстаивали на конкурсе модели Опекушина в ущерб хранителю академической школы И. Н. Шредеру.

Александр Михайлович долго не мог разобраться в “правилах игры”, принятых среди не самой талантливой части художников, что им помогало процветать и безбедно существовать. Опекушин никогда не хитрил и не юлил, всю жизнь страдал от своей наивной прямоты. Об этом качестве его натуры у нас еще будет повод поговорить.