Наш Современник, 2004 № 11

Будьте здоровы, дорогой Алексей Сергеевич, жму Вашу руку. Не отвечайте мне. Тут, где я застрял, скучно, холодно, сыро, — дожди замучили.

 

Ваш М. Меньшиков

 

4

29 мая [1]912

 

Дорогой Алексей Сергеевич.

Неделя, как живу в глухой деревне, без телефона и даже без почты. За письмами приходится ездить в Гатчину. Не знаю, как Ваше здоровье и куда решили ехать на дачу. Газеты наши доставляют мальчишки с полустанка (Войсковицы Балт[ийской] ж[елезной] д[ороги]).

То, что делается в Москве, мне — между нами будет сказано — не нравится. “Торжества”, — а что, собственно, празднуют, понять трудно. Александр III был, по-моему, идеальнейший из посредственных людей, и единственная черта его величия, это та, что он ни на какое величие не имел претензии. Я наблюдал его довольно близко в течение двух плаваний на “Державе” — в Гапсаль и в Копенгаген. Это было в 1880 году, — он был тогда наследником и казался здоровенным, жизнерадостным немцем, из тех порядочных немцев, которые стараются быть русскими. К сожалению, это был недаровитый немец — в его крови недоставало бутылки шампанского, как говорил Бисмарк о немцах. У него были хорошие инстинкты, но не было хорошей страсти, особенно хозяйской. До войны он ничем не выдался, на войне ничем не выдался. И за это ему в Петербурге и в Москве ставятся памятники (да и в других городах), причем в бронзе он выходит таким же симпатичным, как и живой. Мне кажется, это одна из несчастных особенностей нынешнего царствования — очарование Александром III с попытками подражать ему. В Москве нет еще памятника ни Ивану Калите, ни Дмитрию Донскому, ни Ивану III, который был великий государь и начинатель империи. Нет памятника величайшему уроженцу Москвы — Петру Алексеевичу. А обоим незначительным Александрам1 воздвигли, — правда, незначительные, памятники. Искусственное взбадривание общества путем “торжеств” сдается на комедию, которая едва ли кого обманет. Нужны действительные торжества, действительные успехи власти, а у нас все отыгрываются на предках, на том, что было, да сплыло... Москва утопает в иллюминациях, а есть ли порох и ружья — никому не известно, и, кажется, первому — Сухомлинову2.

Мне это очень грустно. Боюсь, что война и революция впрок нам не пошли, и, отдохнув от колотушек, мы снова заведем то же расхищение времени и средств до нового погрома.

Отвратительно то, что вокруг милого и доброго Государя, у которого не хватает такта, чтобы скрывать свою распущенность, сложился круг ничтожных придворных, которые своим сервилизмом хотят исказить действительность и “успокоить” единственного человека, который должен быть воплощенной тревогой.

Всего Вам хорошего, т.е. одного, что всем нужно. Крепко жму Вам руку.

 

М. Меньшиков

 

Год спустя... (Наш современник N11 2004)

 

Год спустя…

 

 

К первой годовщине со дня смерти поэта мы открываем рубрику, хорошо знакомую нашим читателям и освященную именами Леонида Леонова, Георгия Свиридова, Вадима Кожинова. Отныне рядом с ними будет стоять имя Юрия Кузнецова.

От друзей и учеников поэта, от профессиональных литера­торов и от читателей в течение всего года в журнал поступали стихи, посвященные его памяти, обшир­ные воспоминания, письма о недолгих встречах с ним, размышления о его твор­честве.

Небольшую часть из этой заветной папки мы публикуем сегодня, открывая публикацию началом неоконченной, к несчастью, поэмы “Рай”, которая, судя по первым страницам, могла стать вершиной его творчества, и стенографи­ческими записями учебных лекций поэта, прочитанных им в начале 90-х годов на поэтическом семинаре Литературного института.

 

I

юрий кузнецов

 

Рай

(Неоконченная поэма)

 

Вечная туча летела в Божественном мраке,

По сторонам возникали священные знаки:

То пролетят голоса, то живые цветы,

То Голубиная книга раскроет листы

И унесется во тьму золотого сеченья...

Мы приближались к звезде своего назначенья.

Топнул по туче Господь: — Это здесь! — И кругом

Всё засияло. Мы стали в пространстве другом.

Воздух был свеж и прозрачен. Внизу простиралась

Голая местность и где-то в тумане терялась.

Сонмы великих и малых убогих людей

С тучи сходили внутри светоносных лучей.

Остолбенело они озирали окрестность.

Тут мне и вспомнилось давнее: “Вот вам известность!”

В воздухе туча стояла, а может, плыла,

Плыл с ней и Китеж, сияя во все купола.

Вздрогнула туча! Всему свое время и место...

И вознеслась! А куда — это Богу известно.

Ветер откуда-то ветхую ветку принес.

— Я узнаю это место! — Адам произнес.

— Я узнаю даже ветку, — промолвила Ева, —

Видно, засохла в долине печали и гнева.

Долго смотрел на засохшую ветку Адам,

Словно забытую книгу читал по складам:

— Я отломил эту ветку от древа познанья

И поплатился за это веками изгнанья.

Где ты, зеленая молодость?.. — Тише, Адам! –

Ева сказала и палец прижала к губам.

Замер Адам и услышал рыдающий голос –

Так на ветру осыпается зернами колос.

Голос все громче звучал, все сильней трепетал.

— Это мой голос! — Адам наконец прошептал. —

Я в первый раз зарыдал в этой бедной долине,

Он сохранился с тех пор и рыдает поныне.