Наш Современник, 2004 № 12

И вот, когда апологетам мировой революции казалось, будто после падения Варшавы откроется путь на Берлин и восстанет весь пролетариат Западной Европы, произошло нечто противоположное: поляки, оказав яростное сопротивление, пошли в наступление, сметая полки Тухачевского, не предвидевшего подобного оборота событий... Позже, разбирая причины своего поражения, этот “красный маршал” полагал, что главная из них “заключается в недостатке подготовки командующих войсками”. Этот упрек следовало бы отнести прежде всего к нему самому, в то время достигшему всего 28 лет, не имевшему высшего военного образования и даже практического опыта службы на разных ее ступенях (в Первую мировую он был поручиком, да и то недолго, быстро попав в германский плен). Тухачевский находился в эйфории, видя, как панически отступают поляки. Он гнал свои передовые части вперед, не считаясь с отсутствием прочного тыла, необходимых боеприпасов и резервов. Ему грезилось, как он “на плечах противника” вступит в Варшаву и покорит Польшу.

В общем советские войска Западного и Юго-Западного фронтов имели 176 тысяч штыков и сабель — примерно на 46 тысяч больше, чем у поляков. Однако непосредственно у Тухачевского было всего 53 тысячи красно­армейцев. А на Юго-Западном фронте больше половины военнослужащих сражались с армией Врангеля. Так что в критический момент войны перевес был — и в числе, и в вооружении — на стороне белополяков. Неудивительно, что непродуманное наступление — на ура! — Тухачевского закончилось полным провалом, около 25 тысяч красноармейцев оказались в плену, и почти все они были расстреляны или умерли от болезней, голода, лишений.

Другое обвинение в разгроме советского Западного фронта Троцкий возложил на Сталина, якобы специально остановившего наступление с юго-востока на Варшаву, в частности Первой конной. Однако в действительности и на этом участке фронта польское сопротивление резко возросло при лозунге “Отечество в опасности!” В конце концов, поляки продвинулись на восток от предлагавшейся ранее англичанами “линии Керзона”. Ставка на мировую революцию была бита, и Советская Россия вынуждена была отдать панской Польше западные земли Белоруссии и Украины.

Для Сталина этот эпизод заключительной фазы Гражданской войны и иностранной интервенции был очень поучительным. Как специалист по национальному вопросу он осознал, насколько опасно пытаться установить в стране власть насильственно, не считаясь с общественным мнением и национальным самосознанием, полагаясь лишь на классовую солидарность трудящихся. В некоторых случаях национальная консолидация может оказаться наиболее прочной.

Какие выводы для себя сделал Пилсудский, сказать трудно. По каким-то соображениям он не выставил свою кандидатуру на президентских выборах 1922 года. Возможно, ему надоело конфликтовать с сеймом и постоянно менять правительство. Но в Польше было неспокойно. Избранный прези­дентом его сторонник и друг Нарутович был убит. Власть перешла к против­никам Пилсудского. И он в 1926 году решился на военный мятеж. В Варшаве вспыхнула скоротечная гражданская война. Победителем стал маршал Пилсудский, который обещал покончить с экономическим упадком Польши, финансовым кризисом, инфляцией и коррупцией. Хотя, по сути дела, вне зависимости от его личных желаний произошел обычный государственный переворот, в результате которого одна правящая группа сменилась другой без каких-либо серьезных социально-экономических преобразований.

Формально Пилсудский не превратился в единовластного правителя страны, но стал им фактически. Так, в июне 1928 года он заявил: “В случае серьезного кризиса я поставлю себя в распоряжение господина президента республики и смело приму решение...” Надо полагать, что до того момента президент оставался “в распоряжении” маршала. Тем более что польский президент был избран по рекомендации Пилсудского. Как писал в 1929 году Марк Алданов: “Ни в одном другом государственном деятеле душевное расположение не оказывается так сильно, как в нем. Резкая перемена взглядов — самое обычное дело в политике. Но в маршале Пилсудском живут одновременно самые разные, как будто несовместимые настроения. По-видимому, сейчас над всем у него преобладает ненависть к парламентаризму и воля к единоличной власти”. Действительно, по собственному признанию маршала Польши, он применял в политике военную тактику, выбирая неожиданные для противников ходы и заставая их врасплох, не согласуясь ни с какой политической программой (“у меня ее нет”, — говорил он). По мнению Алданова, Пилсудский жил “для Польши, для войны, для славы”, а его жизнь особенно наглядно показывает, как “мало места занимают в современной политике принципы и как много места занимают в ней страсти”.