Наш Современник, 2004 № 12

Запад не выработал единого мнения в отношении возрождения германской военной машины. Франция была обеспокоена последовательной ревизией Германией Версальского договора и соответственным ослаблением своего влияния в Европе. Она проявляла заинтересованность в сильном СССР, препятствующем германской агрессии. В свою очередь и Москва пошла навстречу Парижу. В отличие от Пилсудского, Сталин с особым беспокой­ством наблюдал за чрезвычайно быстрым ростом популярности и влияния национал-социалистов в охваченной социально-экономическим кризисом Германии. Советскому Союзу уже нельзя было строить свою европейскую политику, как прежде, без альтернативы отношениям с Германией, которая становилась опасным соседом. Москве было бы очень трудно наладить франко-советское сотрудничество без участия Польши — традиционной союзницы Франции. Помимо всего прочего, многое определяло уже само географическое положение Польши, граничащей с СССР. Поэтому Сталин рассматривал эту страну как мост, соединяющий Москву с Парижем.

В свою очередь и польское руководство под влиянием Франции летом 1931 года возобновило контакты с советским правительством. Обсуждалась возможность переговоров о заключении двустороннего пакта о ненападении. Однако он мог затрагивать интересы Германии, где правящие круги опасались возможности включения в польско-советский договор статьи о взаимной гарантии неприкосновенности границ. В этом они получили поддержку со стороны наркома иностранных дел СССР Литвинова (действовавшего, конечно же, не самовольно, хотя, судя по всему, без консультации со Сталиным, которого в то время не было в Москве). Он 28 августа 1931 года официально заявил в Берлине, что никаких переговоров между советским и польским правительствами о заключении пакта о ненападении “не велось и не ведется”.

Современный исследователь М. М. Наринский отмечает: “Однако И. Сталин подошел к делу прагматически и широко. 30 августа 1931 года Сталин, отды­хающий на юге, направил письмо Л. Кагановичу в Москву”. Содержание этого документа красноречиво свидетельствует о дипломатической предусмотри­тельности, мудрости Сталина. Он писал: “Почему не сообщаете ничего о польском проекте пакта (о ненападении), переданном Патеком (польским послом в Москве. — Авт. ) Литвинову? Дело это очень важное, почти решающее (на ближайшие 2—3 года) вопрос о мире, и я боюсь, что Литвинов, поддавшись давлению так называемого общественного мнения, сведет его к пустышке. Обратите на это дело серьезное внимание, пусть ПБ (Полити­ческое бюро. — Авт. ) возьмет его под специальное наблюдение и постарается довести его до конца всеми допустимыми мерами. Было бы смешно, если бы мы поддались в этом деле общемещанскому поветрию “антиполонизма”, забыв хотя бы на минуту о коренных интересах революции и социалисти­ческого строительства”. В соответствии с этим указанием Политбюро выразило недовольство руководству Народного комиссариата иностранных дел по поводу самовольного опровержения сообщений о переговорах с поляками.

По справедливому мнению М. М. Наринского: “С точки зрения Сталина, позиция Польши была ключевой для внешнеполитического положения Страны Советов — без участия Польши антисоветская военная акция со стороны Запада не могла быть организована... Получив проект Патека, Сталин дал категорическое указание начать переговоры с Польшей. В письме Кагановичу от 7 сентября он обвинил Карахана (впоследствии участника антисталинского заговора Тухачевского—Енукидзе—Ягоды. — Авт. ) и Литвинова в том, что они “допустили грубую ошибку, для ликвидации которой необходимо более или менее продолжительное время”. 20 сентября, отвергнув точку зрения Литвинова, Политбюро приняло окончательное решение: добиваться заклю­чения пакта о ненападении с Польшей”. Этот пакт был подписан в 1932 году.

Как видим, Сталин, невзирая на принципиальные идеологические рас­хож­дения с паном Юзефом Пилсудским, постарался сделать все возможное для укрепления дружеских отношений с западным соседом. Между прочим, эта тема была затронута в его беседе с немецким писателем Эмилем Людви­гом, состоявшейся в конце 1931 года. Людвиг высказал опасение некоторых немецких политиков в том, что мирный договор с Польшей будет означать разрыв со стороны СССР дружеских отношений с Германией, так как подтвердит концепцию Версальского договора, ущемляющего ее интересы.