Наш Современник, 2005 № 02

Каждая нянина сказка есть чудо-прелесть, каждая есть поэма; вот что обеспечивает человеку полноценную образованность. Такое было впечатление у Пушкина в Михайловском в 1824–1825 году. Тогда он вновь после бабушкиных («мамушкиных») очарований в младенчестве, но теперь уже совсем не по-детски и сильнее испытал покоряющую власть народного и его бесподобную красоту.

Это другому — это самодостаточно высокой книжной учености надо на что-то равняться, надо себя восполнять и кое-чему учиться. Так великий сын народа и сам сделал. Он сам попробовал себя в по-народному высоком искусстве. Сперва дополнил кое-чем существенным «Руслана и Людмилу». Потом создал бесподобных «Балду», «Царя Салтана», «Мертвую царевну», «Рыбака и рыбку», «Золотого петушка». Однако и более того. Не успел поэт всего названного создать и издать, как вдруг встретил питерского университария — жителя скромных Песков, юного сибиряка-тоболяка. То есть встретил Петра Ершова, выслушал — и передал дело подлинно русской, нелощёно-яркой поэзии в новые руки.

Дерзайте, ныне ободренны…. Литературная, народная Сибирь в 1834 году чуть ли не впервые услышала такое. Великая история прирастания наших богатств законообразно — мы бы даже сказали, по некоему художественному периодическому закону — повторилась и двинула Россию вперед.

На восток, на восток — в дальние края и в высокие выси. (Так в своих странствиях, в своих марш-бросках и Конёк-горбунок всё несет и несет Иванушку.) Встречь солнцу, всё пополняя и пополняя наши сокровищницы. Там, на востоке, будет нашему искусству слова славная жатва. Оттуда не раз будет и Питеру, и Москве великая помога; даже не только в литературе.

Вот то, чего достиг, или же то, что ознаменовал Пётр Ершов и что сумел одобрительно ощутить накануне своего ухода Пушкин. А он был уже далеко не дитя при «мамушке» и даже далеко не юноша. Как об этом не задуматься сегодня.

* * *

К нему не зарастет народная тропа.

Неизвестно, возможен ли памятник русской сказке в целом — такой, чтобы он передавал сразу всю её красоту, всё сразу её волшебство, всю её жизненность и поучительность. Но жить без всенародных именных памятников писателю-сказочнику Петру Ершову? А где — добавим — монумент ершовскому законнорожденному и блистательному чаду, его Иванушке? По сказке он ведь недаром Иван с отчеством Петрович (хотя он там же совершенно внятно назван ещё и «Иван-дурак» и даже «вовсе дурак»). И где увековечен, резцом и камнем, забияка Ёрш Ершович, в чье отчество, не случайное под пером того же автора, снова же стоит вдуматься? Да, не всё у нас дома понятно. Без Иванушки, без его Конька и без Ерша Ершовича, без всех этих Ершовичей наш народ неполный: и культура неполна, и память кургуза. Все эти герои Ершову дети, а нам родные братья. Как нам без них?

Однако если памятники Горбунку и нужны и возможны, они появятся. Они нужны нам не меньше, чем датчанам их «Русалочка», по Андерсену. Они нужны и хоть для какого-то, но противовеса безмозглым монументам эпохи нового мышления: пьяненькому чижику-пыжику или наглому проходимцу Остапу Бендеру.

* * *

Это присказка, не сказка:

сказка будет впереди.

«Горбунок» — в ряду великих книг XIX века. Скажем, «Калевала» (1835) — она собрана у нас, на карельско-финско-ижорских землях, из множества кусочков, а каждый записан от тамошних крестьян. Или наш «Тарас Бульба», поэма того же возраста. Или американо-индейская «Песнь о Гайавате» (1855), ровесница уже последнейшей редакции «Горбунка». А век двадцатый? В нём был бравый солдат Швейк у чехов, в нём своё место и у Василия Тёркина. То смекалистый парень или мужичок из земледельческих и ремесленных низов (скажем, Левша); то всеобщий вождь из низов же; то совсем рядовой, неказисто-незаможний человечек — а сотрясают они империи, создают великие державы, отстаивают Родину и славят родной народ. И даже хоть восходят на престолы, но и там посрамляют любое чиновное воинство.

Одно жаль: книг вечных много, а ни к одной из них не напишется вечного же предисловия. Ну что ж поделаешь: выскажем сейчас хотя бы то немногое, что предъявляет к уяснению нынешнее время. Ведь оно, время нынешнее, лишь на сто девяносто лет отстоит от рождения славного художника слова. Нас, наконец, всего полтора века отделяют от знакомства с итоговым видом ершовской сказки — про Ивана с его верными и лихими друзьями-помощниками, про его незадачливых и вороватых братьев Гаврилу и Данилу, про озорующую на ниве кобылицу, что раскаялась и принесла хваткому удальцу чудо-конька ростом только в три вершка, про слабого мозгами и привередливого батюшку-царя, про Жар-птицу и сладкоголосую царевну из поднебесных краев.