Наш Современник, 2005 № 06

Важнейшим религиозно-историческим фактом является, по мнению Соловьева, то обстоятельство, что «религиозное же свое начало евреи несомненно передали, с одной стороны, через христианство грекам и римлянам, романо-германцам и славянам, а с другой стороны, через посредство мусульманства, арабам, персам и тюркским племенам», и то, что «Россия и славянство суть наследники Византии, также как романо-германские народы — наследники Рима». «Наш автор, — пишет далее Соловьев, — не хочет допустить, что исключительная национальность есть ограниченность и что прогресс истории состоит в разрыве этой ограниченности… Богато снабженный духовными дарами, индийский народ сказал свое вековечное слово миру в буддизме, и в этом слове он перестал быть только индийским. Буддизм не есть национальная религия Индии, а универсальное, международное учение, один из великих фазисов в духовном развитии всего человечества». «Видеть в истории человечества только жизнь отдельных, себе довлеющих, культурных типов, этнографически и лингвистически определенных, — значит закрывать глаза на самые важные исторические явления. Для разбираемой теории непонятен буддизм, непонятен ислам и, что для нее печальнее, совершенно непонятно само христианство в его всемирно-историческом значении». Завершая тему соотношения религиозного и национального, философ писал: «Признавая протестантство отрицанием религии вообще, а католичество — „продуктом лжи, гордости и невежества“, Данилевский, по следам прежних славянофилов, отождествляет христианство исключительно с греко-российским исповеданием, которое и является, таким образом, единственно адекватным выражением абсолютной истины. А вместе с тем, это же исповедание признается специально просветительным началом одного русско-славянского культурно-исторического типа и в этом качестве не допускается передача его другим типам». «Никаких положительных задатков новой самобытной культуры наша действительность не представляет», — делает вывод Соловьев. Свою «Россию и Европу» В. С. Соловьев закончил следующим выводом: «Европа с враждою и опасением смотрит на нас потому, что при темной и загадочной стихийной мощи русского народа, при скудости и несостоятельности наших духовных и культурных сил притязания наши и явны, и определенны, и велики» и «самый существенный, даже единственно существенный вопрос для истинного, горячего патриота есть вопрос не о силе и признании, а о „Грехах России“». Страхову, который стал печатно возражать Соловьеву, пришлось в значительной мере доказывать, что многие критические аргументы философа не имеют под собой основания в самой теории Данилевского. Он, в частности, писал, что Данилевский нигде не указывал, что культурно-исторический тип должен иметь свое государство, что великие империи древности, как, впрочем, и более поздние государственные образования, могли состоять из представителей различных культурных типов.

Еще одним аргументом В. С. Соловьева было утверждение о том, что тезис Данилевского о невозможности передачи начал одного культурно-исторического типа другому противоречит идее преемственности цивилизаций, ибо как могут тогда славяне быть наследниками Византии, а романо-германский мир наследником Рима? Тут, однако, следует обратить внимание на то, что Данилевский отрицал возможность передачи именно «начал» одного типа другому. Но сами эти начала вырабатываются каждым типом самостоятельно, «при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествующих и современных цивилизаций». Несостоятельным считал В. С. Соловьев и утверждение Данилевского, что человечество и народ (нация, племя) соотносятся друг с другом, как родовое понятие к видовому. По мнению философа, народ и человечество соотносятся, как часть и целое, «как реальный и живой организм к своим органам или членам, жизнь которых существенно и необходимо определяется жизнью всего тела». По поводу этого тезиса П. Е. Астафьев остроумно заметил: «Где и когда был известен организм, не имеющий свое личное сознание и волю?». Страхов же возразил: «Культурно-исторические типы, их вид, состав, их взаимное положение и последовательность — весь этот анализ нам необходимо будет вполне признать, все равно, будем ли мы думать, как Данилевский, что эти типы суть как будто отдельные организмы, последовательно возникающие и совершающие цикл своей жизни, или же мы, вместе с г. Соловьевым, вообразим, что это „живые и деятельные (и, следовательно, в некоторой степени и сознательные) органы человечества как единого духовно-физического организма“». Таким образом, Страхов справедливо указывал на то, что Данилевский нашел новую схему структурного единства человечества.