Наш Современник, 2005 № 09

Игорь Ольгердович получил хорошее воспитание. Он рос в добротной и требовательной интеллектуальной и культурной атмосфере. По странному недосмотру большевиков существовавшие до революции знаменитые на весь Петербург немецкие «Anna-Schule» и «Peter-Schule» — «Школа Анны» и «Школа Петера» — не были закрыты. Уже к третьему классу в Анна-шуле Игорь Ольгердович знал немецкий язык. Французскому языку его обучила бабушка по матери — сестра Ланина, известного в России фабриканта фруктовых и прохладительных напитков. (Помните, читатель, рассказ А. П. Чехова «Женщины с точки зрения пьяницы»? Там упоминается «Ланинская фруктовая»…). Игорь Ольгердович рассказывал: «Как-то выдалось холодное лето, и мы, дети, изнывали на даче от скуки; однажды бабушка говорит: „А ну-ка, хватит бездельничать, садитесь, будем французский язык учить“. И представьте себе, за лето мы с сестрой выучили французский язык! А на следующее лето подобная же история повторилась с английским языком, только выучил нас ему дядя». История, рассказанная Игорем Ольгердовичем, походила на сказку, но факт есть факт: он прекрасно говорил по-немецки, по-английски и по-французски.

В 1937 году Игорь Ольгердович был арестован почти в одно время с отцом, будучи слушателем третьего курса военной академии — какой, я не помню; знаю только, что он учился на военного инженера-строителя. Игорь Ольгердович мне рассказывал об этом так: «У меня было три греха. Первый — это когда я заступился за упавшую в нашем факультетском коридоре в голодный обморок уборщицу; будущие красные офицеры стояли вокруг лежавшей беспамятной женщины и гоготали: „Во наклюкалась!“ Я заорал на них: „Мерины вы безмозглые, она получает не стипендию в пятьсот рублей, как мы, а зарплату в тридцать рублей! Она просто недоедает!“ На следующем перерыве меня вызвал начальник факультета и долго прорабатывал на тему: „Советская власть пока не имеет возможности всем платить по пятьсот рублей“. Второй мой грех заключался в том, что как-то в поезде, когда я возвращался в Москву из Тбилиси от девушки, которую я прочил себе в невесты и с которой провёл летний отпуск, я поругался со своим попутчиком в купе, заявив, что „Как закалялась сталь“ не может быть названа произведением художественной литературы именно из-за отсутствия художественности в письме молодого автора. Меня на допросе следователь потом спрашивал об этом. И, наконец, третий мой грех состоял в том, что я был вхож в семью Сергея Львовича Толстого — единственного сына Льва Николаевича, оставшегося в СССР; там велись разные разговоры, в которых я и не очень-то, в силу зелёного возраста, активничал. Следователь на следствии меня спрашивал: „За что вы хвалили Гитлера?“ Я же Гитлера хвалить не мог — в силу того, что я его за ненависть к России презирал уже тогда». Следователь, фамилия которого была Скворцов (реабилитированный, Игорь Ольгердович читал своё «дело» в кабинете на Лубянке летом 1992 года), просто пожалел двадцатилетнего мальчишку, и Игорь Ольгердович получил всего лишь три года. Это было везение, ибо во время войны никого из политзаключённых не освобождали. Все, кто получил в 37-м пять лет (наиболее распространённый срок для невинных), так и сгинули потом в лагерях. А Игорь Ольгердович вышел на свободу в 1940 году и полтора года с Дальнего Востока добирался в Россию.

К этому моменту он был уже опытным волком и знал о мире, в котором жил, всё. По его рассказам, он не питал иллюзий и ждал повторного ареста. «Я поклялся себе: живым в руки этим вертухаям не даваться». Поэтому, когда в расположение полка на Курской дуге (история, каким образом Игорь Ольгердович попал на фронт, заслуживает отдельного рассказа) приехал особист из штаба фронта и с деловитой быстротой уединился с командиром полка для разговора, Игорь Ольгердович бросился из окопа на нейтральную полосу, накануне ночью заминированную его сапёрами (он воевал командиром сапёрной роты). «Я бы мог застрелиться, но тогда глумились бы: мол, из страха перед разоблачением пустил себе пулю в висок!» Он вознамерился подорваться, якобы проверяя минирование, и подорвался-таки, и осколок остался у него в спине до конца жизни. Насколько правдива эта история? Не знаю, я не был на войне; но осколок под страшным шрамом у себя в спине Игорь Ольгердович мне давал пощупать… С нейтральной полосы его выволокли немцы.

Так он оказался в плену.