Наш Современник, 2005 № 12

15 марта 1978 г.

Стасик!

Вот что ещё забыла: если Вы не исправите Шагала, наступит самое худшее — непременно: Вам никто (светло-сильный) не поверит, что Вы так думаете, т. е. равняете его с Гоголем, а решат: 1) либо Вы испугались (после дискуссии), 2) либо используете это (параллель невероятную) как тактический приём, «хитрость»…

И то и другое, конечно, плохо. И я Вам просто ручаюсь: в искренность этого Вашего мнения никто не поверит. (Ибо воистину Вы не так глупы!)

Вот почему — ещё — я так настаиваю…

Что до сноски о «традиции», надо, конечно, не обессмыслить мою — на Вас: что Вы «сделали разумную попытку остановить поимённое дробление традиции»…

Если бы я была уверена, что мне дадут в конце года слово, я написала бы сама о возможностях «бытового» или «рабочего» словоупотребления. Я думала об этом и раньше, но так не хватало мне места для главного, что и не написала об этом…

Я не уверена, что это слово мне дадут.

Я могу сказать и вообще: сторонников у моей статьи чрезвычайно мало.

Гробово молчат даже те люди, которым я сама, по их просьбе, послала журнал¹. Уже прошло много времени, и ясно, что они молчат сознательно. (Сюда относится, кстати, как я и думала, и Евтушенко.)

Есть одиночные очень пылкие мнения — хорошие, но они — с неожиданных, хотя и литературных, сторон.

Среди же тех, кому я сама послала, — молчат вепсы наравне со «светлой силой»².

Среди прочего, говорят и «как плохо написано» — у меня…

Вот и Тип нынче воскрес — не успела сказать, что «скрылся»…

Этот — по телефону — очень унижать старался: «Традиция, конечно, одна; но кто же этого не знает?!» И т. д. Вознесенского защищал… «Формальную школу»… И хотя я «ломлюсь в открытую дверь», вывод: «Статья не понравится никому, и это говорит, во всяком случае, о её бескорыстии…».

Я сказала, что он — зарапортовался: «все знают» и — «никто не одобрит»?.. И что он без меня совсем замшел. (Так и сказала.)

«И всё-таки лучшая Ваша статья — „Мастер“», — объявил он. «Т. е. её герой?» — спросила я¹.

Вообще разговор был вполне скандальный, — просто лень описывать. Я сказала, что поскольку Вы (Вы, Стасик) уехали, то он решил «постеречь нору с мышью».

Принуждает меня прочесть какую-то «Этику иудаизма» (реабилитирующую)…

В том, что у него есть Ф-т-в, не признаётся. «Зачем бы я скрывал?!» «Как зачем? — говорю я. — Затем же, зачем и всё остальное врёте». Тогда он говорит: как, мол, я могу доказать, что она у него — есть? Ну, то есть сил нет. Я сказала, что он со мной заедается, как будто ему 11 лет. Он способен говорить по телефону 1,5 часа и более… Про нищету свою говорил. Я сказала, что плачу ему только по 13 числам — в октябре… Что дача тесна… Что… Ну, всё то же. Только всё статью мою трогал языком при этом, а я отругивалась. Я сказала, что «Этику» (эту самую) непременно потеряю, «и Вы останетесь без этики»… Ну, и всё — снова.

Очень советовал мне прочесть статью в «Правде» — про Пиковую даму².

Ну, пойду вымою телефон.

(После всего этого…)

Хуже всего, что я сказала ему какие-то слова (мои) о Пушкине. Так злюсь на себя! Вот сижу ведь, как благородная мышь, несколько дней, не вижу никого, носа не кажу — и вдруг всё, что придумала в такие дни, кому ни попало ляпну… Очень это я презираю в себе.

Ах, вот: начало авангардизма — в Боттичелли! (У Типа; так он, то есть, заявил). «В Библии!» — сказала я…

[Эта страничка вышла сердитая? Ну, нечаянно…] Всего Вам доброго!