Наш Современник, 2006 № 03

На грязной площади подставив всем плевкам.

Что ж — воля? Кто бы мог быть более упрям

И твёрд, чем Аввакум? Но на костре поник он,

А церковью владел пустой и постный Никон.

Так что же? Золото или штыки? Но штык -

Лишь производное: орудие владык -

Уже сложившихся, — а золота, бывало,

Князьям и королям чертовски не хватало,

А власть была. Так что ж? Одно: авторитет.

Он добывается реальностью побед.

Дикарь клонил покорно спину, -

Коль кандидат в царьки пращу или дубину

Умел крутить быстрей, тем попадая в лад

С эпохою. На Рим звал Суллу оптимат

Испуганный, поняв, что “помесь льва с лисицей”

Всех лучше справится с матёрою столицей,

Учтя характеры и расстановку сил, -

Весь импульс времени. Кто только не носил

Тиару папскую? Монахи и солдаты,

Мальчишки, женщина, обжоры, нумизматы,

Теологи, — и всё ж 15 сотен лет

Непререкаем был её авторитет

Для люда тёмного. “Наместники Христовы”?

Но лишь опасностью задышит век суровый,

Пока не в дураках, без всяких пропаганд

В тиару голову вдевает Гильдебранд,

Чей гром без промаха, чья воля без износу,

И император сам босым идёт в Каноссу…

Какая только мразь на тронах не была, -

И льва гербового позоря, и орла.

Расслабленный, ханжа, кликуша, неврастеник,

Садист, фельдфебель, трус, маньяк, апаш, изменник -

Подряд кунсткамера уродов, гадов, змей,

Гиньоль истории, ломброзовский музей!

И всё же — правили при безобразьи этом,

В течении веков держась — авторитетом:

Тот — “крови Цезаря”, там — дедушка-Оттон,

Тот — “Божьей милостью”, тот — папой утверждён,

И — замечательно! — чтоб подчеркнуть о с о б о с т ь,

Величье, избранность, одним — внушая робость,

Тем — восхищение, а тем — собачий страх, -

В нелёгких мантиях и золотых горшках

Они, среди “простых”, над разумом ругались,

Как Eacles regili*, на трупах разлагались.

Когда ж, бывало, гас павлиний ореол

И воды сточные струились на престол,

И позолота вдруг сползала с мёртвой кожи

Пергаментов, тогда — хрипел “избранник божий”

В удавке или полз, дрожа, на эшафот, -

И если подлинно эпоха шла вперёд,

То возникали в ней средь боевого хмеля

Колпак поярковый и сапоги Кромвеля!

Вождь — тот, в ком сплавлено в стальное лезвиё

И ум пронзительный, и воля, и чутьё,

Кто знает терпкий вкус поступков человечьих,

В корнях провидит плод и контур норм — в увечьях,

Кто доказать умел на всех путях своих,

Что он, как ни возьми, сильнее всех других

Той самой силою, что в данный миг годится,

Кто, значит, угадал, в каком котле варится

Грядущее, в каком былое, — угадал,

Куда история свой направляет шквал!

В эпохи мелкие бывают всех сильнее

Порой наложницы, порою — брадобреи;

В грязи дворцовых склок плодится временщик,

Чтоб лопнуть через год; в борьбе уездных клик

Выпячивают грудь “тузы” и “воротилы”:

Но лишь историю рванут иные силы,

Под спудом зревшие, метя ко всем чертям

Гнилую скорлупу — и трон, и суд, и храм, -

Не отыграться тут на деньгах, на породе,

На склочной ловкости: тут власть в самом народе;

И к ней придёт лишь тот — кто подлинно велик, -

Кто в сердце времени всем существом проник!

И это будет — Вождь! В нём Жизнь кипит и бродит,

Как Гегель говорит: “в нём новый мир восходит”.

А разорви ту связь — и тотчас под уклон

Громадным оползнем начнёт валиться он;

Наполеонова тогда звезда блистала,

Когда он сам “парил в просторах идеала”

(По гётевским словам), — когда он мысли мчал

Валить феодализм в разверзшийся провал.

Когда ж династию он стал крепить, отведав

Лакейских почестей, когда великих дедов

В архивах королей сыскать велел опал

И яркий свой сюртук, где дым боёв опал,

Сменил на мантию со шлейфом златопчёлым,

Когда он гнёт понёс испанским нищим сёлам

И, жестам выучась изящным у Тальмо,

На русский навалить решил народ ярмо, -

Тогда — всё рухнуло… На острове скалистом

Он, кто скрижаль ваял, — опять мемуаристом…

И мне понятен путь, как взмах крыла простой,

Каким, войдя в эпические были,

С недосягаемой сдружился высотой, -

Стал Сталиным Иосиф Джугашвили.

Чудесный сплав огромного ума

С огромною и безвозвратной волей…

Вот — “личное”. Средь мировых раздолий

Созревших гроз уже бегут грома;

Вот — “внешнее”. Стихия со стихией

Перекликаются. И, слыша бури свист,

Идёт навстречу ей, чтобы тряхнуть Россией,

Тифлисский худенький семинарист.

Рабочие кружки в литейных и кожевнях, -

Раскоп ключей живых средь наслоений древних, -

Размёт всех глупостей и лжей,

Всех болтунов разгром, изгнанье их — взашей,

Проникновение в любые боли будней,

И через год, глядишь, средь пламенных полудней

Батума, и Тифлиса, и Баку

Размеренным и неуклонным шагом

Гуриец и лезгин идут под красным флагом

Навстречу изумлённому штыку!..

………………………………………………………………….

Я в этом знаю толк. Поэт — я изучал

Строй цицероновых финалов и начал,

Архитектонику главы, абзаца, фразы, -

Распевы Гарсия и гоголевы сказы;

Я Хризостомом был, как ветром, упоён;

Чеканом логики меня пьянил Платон,

Я жадно выхлебал яд гейневского глума,

И пиво Лютера, и брагу Аввакума.

Я знаю в слове толк. И вот, когда гляжу

В страницы стенограмм, — одну я нахожу

Его достойную метафору: я разом

Его конструкции назвать готов алмазом,

Что выгранен в брильянт. Здесь “комплимента” нет.

Закон гранения — подмять летучий свет,

Замкнуть его в глуби кристалловидной плоти,