Наш Современник, 2006 № 07

Подобно К. П. Победоносцеву и П. А. Валуеву, Тютчев ясно представлял себе изначальную двойственность и слабую легитимность печатного слова, его внутреннюю оппозиционность и потенциальную разрушительность (эту роль “типографического снаряда” подчеркивал и Пушкин), склонность опираться на не лучшие свойства человеческой природы и т. п. Поэтому необходимость “ограждать общество от действительно вредного и предосудительного” не вызывала у него как у цензора Министерства иностранных дел с 1848 г. и председателя Комитета иностранной цензуры с 1858 г. никаких сомнений. В его представлении такая деятельность может только тогда приносить действительную пользу, а не вред, если возглавляется и исполняется по-настоящему многознающими, мудрыми, честными, ответственными людьми, сообразующимися не с пристрастиями и фобиями вышестоящего начальства, а с Истиной и Делом, не с буквой устаревших инструкций, а “с разумом закона, требованиями века и общества”. И такие цензоры, помимо Тютчева, стали появляться в лице Н. И. Пирогова, И. А. Гончарова, В. Н. Бекетова, А. Н. Майкова, Я. П. Полонского и им подобных (о себе и таких цензорах он писал в стихах, что, “стоя на часах у мысли”, они “не арестантский, а почетный держали караул при ней!”). Хотя в целом господствовали другие, и в одном из писем поэт замечал: “Недавно у меня были мелкие неприятности в министерстве, все по поводу этой злосчастной цензуры. Конечно, в этом не было ничего особенно важного… На развалинах мира, который обрушится под тяжестью их глупостей, они, по роковому закону, останутся жить и умирать в постоянной безнаказанности их идиотизма. Что за отродье, Боже мой! Однако, чтобы быть вполне искренним, я должен сознаться, что эта беспримерная, эта ни с чем не сравнимая недалекость не опечаливает меня за судьбу самого дела настолько, насколько, казалось, должна бы опечалить. Когда видишь, насколько все эти люди лишены всяких мыслей и всякой сообразительности, следовательно, и всякой самодеятельности — становится невозможным приписывать им малейшее участие в чем-либо: в них можно видеть только безвольные колесики, приводимые в движение невидимой рукой”. За шесть лет до своей кончины Тютчев был вынужден констатировать (несмотря на благие намерения и реформаторские усилия правительства): “Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом”. По наблюдению поэта, этот произвол и тяжести цензорских “глупостей” сковывали силы легитимной и “разумно-честной печати”, стремившейся искренне и свободно, верой и правдой служить (а не прислуживаться, тем самым дискредитируя ее) “христианской империи”, терявшей своих талантливых сотрудников и не имевшей возможности свободно состязаться с либерально-демократическими и революционными изданиями на “твердых нравственных началах” и на гораздо более трудных, нежели критически-разоблачительные, но единственно плодотворных, говоря его словами, “положительно разумных” основаниях.

III

Различным вопросам функционирования свободного слова в печати, связанного с принципиальными общественными и государственными задачами бескорыстным делом, проникновенной сознательностью, нравственной ответственностью и вменяемостью, и посвящено “Письмо…”. И. С. Аксаков отмечает: “В 1857 году Тютчев написал в виде письма к князю Горчакову (ныне канцлеру) статью или записку о цензуре, которая тогда ходила в рукописных списках и, может быть, немало содействовала более разумному и свободному взгляду на значение печатного слова в наших правительственных сферах”. С 1856 г. A. M. Горчаков занимал должность министра иностранных дел, на которой сумел значительно смягчить отрицательные последствия Крымской войны и заключившего ее Парижского трактата, вывести Россию из политической изоляции и усилить ее влияние на Балканах. По словам Тютчева, при новом министре, сменившем “труса беспримерного” К. В. Нессельроде, “поистине впервые действия русской дипломатии затронули национальные струны души” и продемонстрировали “полный достоинства и твердости” тон. С конца 50-х годов поэт тесно сблизился с A. M. Горчаковым и с самых разных сторон помогал ему в его деятельности. При проведении национально ориентированной внешней политики A. M. Горчаков придавал большое значение формированию общественного мнения, что отразилось в одном из нескольких адресованных ему стихотворных посланий поэта в 1864 г.:

Вам выпало призванье роковое,

Но тот, кто призвал вас, и соблюдет.

Все лучшее в России, все живое

Глядит на вас, и верит вам, и ждет.

Обманутой, обиженной России

Вы честь спасли, — и выше нет заслуг;

Днесь подвиги вам предстоят иные:

Отстойте мысль ее, спасите дух…

Как предполагает И. С. Аксаков, стихотворение написано “по поводу грозивших русской печати новых стеснений”.