Наш Современник 2006 #1

Считается, и не без оснований, что выдающиеся русские люди лучше всего произрастают именно на родной почве. Такое п о ч в е н н и ч е с т в о можно усмотреть и в судьбе П. Д. Барановского. Петр Дмитриевич вспоминал, как родители в первый раз привезли его, еще подростка, на богомолье в дорогобужский Болдинский монастырь. Впечатление от увиденной рукотворной красоты — величественного собора, стройной столпообразной колокольни, белых стен и башен — было столь сильным, что оно бесповоротно определило жизненную стезю крестьянского сына.

После гимназии Барановский с золотой медалью окончил Московское строительно-техническое училище и в 1912 году, уже как специалист, приступил к изучению ансамбля Болдинского монастыря. В 1919 году, спасая памятник архитектуры от новоявленных ниспровергателей старины, Петр Дмитриевич организовал в упраздненном монастыре историко-художест-венный музей.

Приехав в Болдинский монастырь после Великой Отечественной войны, Барановский увидел горы щебня. Началась упорная борьба за то, чтобы не в меру ретивые хозяйственники не разобрали на кирпич руины взорванного фашистами Троицкого собора, колокольни и трапезной. Петр Дмитриевич составил проект консервации строений монастыря, а потом приступил к реставрации святой обители, продолжавшейся до самой его кончины.

Барановский был не просто реставратором, а широко образованным историком культуры. Научные интересы Петра Дмитриевича были обширны, но более всего интересовало его время становления русской школы архитектуры, когда она освободилась от византийского влияния. Спросите у любого знающего искусствоведа, и он подтвердит, что восстановление П. Д. Барановским черниговской церкви Параскевы Пятницы, современницы “Слова о полку Игореве” (XII век), является признанным во всем мире эталоном реставрации.

За свою долгую жизнь (а прожил Петр Дмитриевич девяносто два года) Барановский разработал проекты и восстановил более ста памятников архитектуры. Каждая его реставрация — это по уровню своему защита докторской диссертации. Он был одним из основоположников советской реставрационной науки. Им разработана методика реставрации, ее теория и практика, вытекающие из открытых им законов древнерусского зодчества.

Для себя Петр Дмитриевич ничего не нажил. Весь гардероб его был на нем — видавший виды “демисезон”, черный костюм, темная, как правило, в полоску рубашка и обязательно — галстук. Всю свою жизнь П. Д. Барановский прожил в коммунальных квартирах. Последние полвека — в Больничных палатах Новодевичьего монастыря. Ныне на углу этих палат XVIII века — скромная мемориальная доска, выполненная дочерью Петра Дмитриевича — скульптором О. П. Барановской.

Не ошибусь, если скажу, что сейчас нет ни одной большой энциклопедии, включая “Британику” (Britanica), где бы не упоминалось имя Петра Дмитриевича — не только выдающегося ученого, но и кристальной честности человека, патриота, горевшего, что называется, в одно пламя.

Принципиальности он был гранитной, недаром же Петр по-гречески значит камень. Когда в суровые 1930-е годы повально начали сносить древние святыни Москвы, то замахнулись даже на храм Василия Блаженного на Красной площади. Пётр Дмитриевич решительно выступил против намечавшегося акта вандализма, инициатором которого был всесильный московский градоначальник Лазарь Каганович. У Барановского был на высоких нотах разговор с Кагановичем. Тот не прислушался к голосу реставратора. Тогда Петр Дмитриевич “отбил” резкую телеграмму на самый верх — Сталину. В результате храм Василия Блаженного удалось спасти, но строптивому реставратору это стоило дорого: он был арестован, несколько месяцев провел на Лубянке. Решением Коллегии ОГПУ от 2 апреля 1934 года П. Д. Барановский был репрессирован по ст. 58 п. 10-11 УК РСФСР. Мария Юрьевна, жена Барановского, рассказывала:

— Петр Дмитриевич одно только и успел у меня спросить на свидании перед отправкой в Запсиблаг: “Снесли?” Я плачу, а сама головой мотаю: “Целый!”.

Учась на примере своих старших друзей-наставников по жизни и в искусстве действенной любви к Родине, я тоже хотел внести посильную лепту в упрочение нашего национального богатства. Как это у меня выходило, не мне судить. Могу лишь сказать, что общественная работа дала мне нравственный стержень — сознание, что живу и борюсь не напрасно.

Чиновничья заповедь о том, что инициатива всегда наказуема, была известна задолго до грибоедовского Фамусова. И тем не менее…