Наш Современник, 2009 № 01

Олонецкая губерния оставалась своего рода чудодейственным краем ещё долгое время. В. Копяткевич писал в "Известиях общества изучения Олонецкой губернии" уже в 1914 году: "Олонецкий край… дорог в особенности тем, что в нём не только приходится собирать остатки старины. Нет, в нём много ещё таких уголков, живя где чувствуешь себя перенесённым на несколько столетий назад. Здесь оживает старина. Здесь сведения о прошлом, почерпнутые из книг, воспринятые в искусственной обстановке музеев, перестают быть спокойным завоеванием холодного ума. Они начинают чувствоваться вами, старина охватывает вас, как живая жизнь, вы всем существом своим начинаете понимать, ощущать, что то, что было, было действительно и так же реально, как то, что вы наблюдаете сейчас, вы начинаете проникать в самую психику старины, вы начинаете угадывать многое, и то, что вам казалось простым и ясным, вдруг приобретает особый смысл, получает особое значение. Да и может ли быть иначе, если и теперь, в глуши Пудожского, например, уезда, можно услышать старых слепых "сказителей" былин, которые своим выразительным речитативом расскажут о подвигах давно знакомых богатырей и малознакомого даже нам, олончанам, местного пудожского богатыря Рахты (Рахков, Раги) Рагнозерского, обрисуют этих богатырей в обычной обстановке той повседневной жизни, которую вы видите собственными глазами, живя в деревне. Вы услышите новые, неожиданно всплывшие из глубокой старины слова, каких не знает современный лексикон, но с которыми вы встречаетесь на страницах исторических актов, относящихся к XVI-XVII веку или даже более раннему времени. В Повенецком уезде вы можете вдруг очутиться около какой-нибудь развалившейся часовни или около скромного крестика, и местный старик-крестьянин вам расскажет, что более 200 лет тому назад здесь было самосожжение раскольников, и при том картинно опишет, как "гарщик" собирал народ на сожжение, как обрекшие себя на смерть запасались сеном, смолою, как молились перед смертью, и всё это так, точно дело происходило на днях, и он сам был очевидцем рассказываемого. Вам укажут на доживающие последние дни обветшавшие, опустелые старообрядческие часовни и церкви, расскажут о былом величии этих мест, заставят почувствовать ту трагедию, которая разыгрывалась здесь когда-то в борьбе между старой и новой, не всегда правой Россией… И часто-часто на пространстве всего Олонецкого края вы будете встречаться с такими патриархальными нравами, с такою примитивностью и непосредственностью отношений, каких никогда не встретить в более затронутых культурой местах… И если к этому присоединить ту рамку, в которую вставлена жизнь современной Олонецкой деревни, - дремучие, суровые леса, повсюду разбросанные озёра, строгое северное небо, завыванье зимних метелей, вы поймёте, почему вдруг у вас начнут звучать совершенно иные, обычно далеко спрятанные душевные струны. Поживите в деревне в каком-нибудь глухом залесье Пудожского или Повенецкого уезда, приглядитесь, придумайтесь к деревенской жизни - вы почувствуете себя не в XX, а в каком-нибудь XVI столетии, среди черносошных крестьян,

несущих своё тяжёлое тягло, живущих своеобразной жизнью, говорящих на своём ярковыразительном языке, проникнутых своими особыми взглядами, нравами, устоями. Вы почуете дух былого господина Великого Новгорода, посылавшего сюда сынов своих заселять обширный незнакомый край. Вы начнёте понимать перегибы и переливы жизни и народной души".

А ещё раньше в петроградском "Аполлоне" в 1912 году совершенно экстатически описывал "тайную красоту" Севера Д. Пинегин: "…Север - стыдливая красавица, умилённая келейница, - лицо своё кажет неохотно… Мужик северный каждый год видит смерть близко, и в этой близости крепнет его суровый и живой дух. Художество северное под стать человеку - берёзовые туесы разукрашены зелёными, ярко-синими цветами, по красному полю бежит, лихо раскинув ноги, кофейный конь; всё ярко, всё горит, - даже лопины наряд свой красной тесьмой обшивают. Помор любит всякую затейщину - у него и сказки такие, с присловьями, с прибакулочками; порой даже честная старица какому-нибудь почтенному собирателю такую досюльщину выложит, что тот и записывать перестанет, - долго ему не прочихаться от поморской крепкой речи. За новизной там не очень гонятся - всё те же три сына, Баба-Яга, леший колоброд и иная нечисть… Недаром на севере крепка и старая вера - там любят слово хитросплетенное, застывшее навеки в нерушимой, святой красоте. Недавно мне рассказывали про одну старушку: придёт она домой после двенадцати евангелий, сядет, усталая, чай пить, прошепчет "исшедъ вонъ плакася горька", и сама заплачет. Особенная сила есть для неё в древних привычных словах; так и помор - если следить строгий, неизменный словесный ход северной сказки, то вспомнишь неумолимое и страшное "умрём за единый азъ".