Наш старый добрый двор

— Чего боюсь? — Вальтер рассмеялся. — Бояться, Кривой, нужно одного — советской контрразведки. Ты еще можешь и милиции опасаться — Никагосова-то прикончил?

— А что делать? Он проснулся, кричать хотел.

— Шарил у него?.. Чего молчишь? Шарил ведь, терял время.

— У него золота полно! Все говорили: старик золото прячет. Я давно об этом думал.

— И много взял золота? — насмешливо спросил Вальтер.

— Не нашел, ну. Времени не было, я за бумажками поспешил.

— Запомни, Кривой: еще раз устроишь такую самодеятельность, будет плохо. Так где же мы?

— Сейчас на шоссе выйдем…

Скользя по сырому от тумана склону, они спустились к шоссе. Оно шло вдоль неглубокой выемки с обрывистыми бортами. Где-то впереди шумела речка.

— Это Цивицкаро, — сказал Люлька. — Там, у моста, духан был, «Тквени дзма»[22] назывался. Отец всегда останавливался вина выпить, хинкали поесть.

— И сейчас духан?

— Нет. Какой духан? Война началась, его закрыли. Досками двери-окна забили и все.

— А село близко есть?

— Километров пятнадцать отсюда встретится одно, небольшое совсем.

Вальтер вынул из планшетки карту, сориентировался по ней.

— Все правильно пока что…

У мосточка через Цивицкаро стоял, уткнувшись носом в кювет, грузовик с военным номером.

— Доездился! — сказал Люлька. — Аккумулятор снят, задние скаты сняты, сиденье шофер тоже забрал. Даже бензин слил, молодец какой.

Возле заколоченного духана лежала кучка мокрой золы — видно, кто-то, может шофер грузовика, разводил костер, дожидаясь попутной машины.

— Ну что ж, и мы посидим, — сказал Вальтер. — Доставай курицу, пора закусить.

— Слушай, хозяин, какой посидим? Ты знаешь, сколько нам идти еще?

— Конечно, знаю, — спокойно ответил Вальтер. — Потому и говорю: посидим. Доставай курицу! Пешком мы от них не оторвемся, Кривой. Еще часа четыре, и нас начнут нащупывать.

— Они что, уже знают, да?! — испуганно спросил Люлька.

— Будем считать, что знают.

— А откуда поймут, куда мы пошли?

— Будем считать, что догадаются как-нибудь.

— Ва!..

Они сидели возле брошенного грузовика и жевали курицу. Изредка по шоссе проходили машины. Гул мотора был слышен издали, и Люлька кричал Вальтеру:

— Едет кто-то, спрячемся, ну!

— Сиди спокойно! И ешь. Ты ведь раненый боец, зачем суетиться?

Еще на рассвете, до того как выйти на шоссе, Вальтер перебинтовал Люльке лоб индивидуальным пакетом.

— Зачем это?

— Чтоб прикрыть твое хрустальное око. Одноглазых на действительную службу не берут. Ты ведь не Кутузов и не адмирал Нельсон, а всего лишь рядовой Алимджанов. Забыл, что ли?

— А-а…

— Вот что, Кривой, — сказал Вальтер. — После обеда полезно подремать, чтоб жирок завязался.

— Слушай, хозяин!.. — начал было Люлька, но Вальтер остановил его движением руки.

— Слушать будешь ты, ясно? Полчаса сна! Я проснусь сам. Советую тебе тоже закрыть второй свой глаз. И учти: у меня есть третий, который никогда не спит.

Они сошли с дороги, устроились в густой, заросшей барбарисом низинке. Вальтер положил под голову планшетку с картой, расстегнул пояс и блаженно вытянул ноги. Люлька устроился поодаль.

Когда нужно было, Вальтер умел засыпать меньше чем за минуту, лежа ли, сидя, неважно — натренированный организм подчинялся беспрекословно.

Но сейчас он разрешил себе помечтать минуты две, не больше. А заодно и проверить, как будет вести себя этот одноглазый, не попытается ли улизнуть. Впрочем, это ему не удастся сделать и после того, как Вальтер заснет, — достаточно малейшего шороха, и он тут же откроет глаза, и тогда уж Люлька пускай пеняет на себя…

Солнце пробивалось через плотные заросли барбариса, трогало щеки и лоб теплыми пальцами лучей. Совсем как в детстве, на берегу моря. Теплого и ласкового.

Когда в тридцать девятом Вальтер пробрался через освобожденные районы Западной Украины в родные свои места, они показались ему чужими. И даже дом, в котором он родился в семье почтенного коммерсанта Карла Крюгера, имевшего магазины в Одессе и Кишиневе, не вызвал в душе ничего, кроме глухого раздражения. Нельзя войти в этот дом, что скажет его жильцам Иван Каноныкин, какого черта ему нужно в этом старом, прочно построенном особняке?..

Сказать, что родился в нем, что собирал на задворках этого разросшегося, запущенного теперь сада портовую шпану, разрабатывал с ней план похищения ненавистного преподавателя латыни, за что чуть было не вылетел из пятого класса дворянской гимназии.

Папаша Крюгер жестоко выпорол тогда сынка.

— Нам, мерзавец, — приговаривал он, орудуя ремнем, — сделали такую честь — приняли тебя в лучшую городскую гимназию! Из уважения ко мне, Карлу Эриху Крюгеру, известному коммерсанту! А ты тратишь уворованные у отца деньги на заговоры против своих благородных учителей!

Крюгеры уехали из города в двадцатом году, перед самым приходом красных. Таяли в вечерней дымке знакомые очертания причалов. Впереди была неизвестность. Обшарпанный французский пароход мотало на крутой волне, а папаша Крюгер все пересчитывал шеренгу чемоданов и узлов, щупал зашитые в жилет империалы.

Они очень пригодились там, в Германии, куда возвращалась семья немецких колонистов Крюгеров…