Наш завод

Дедушка и внук переглянулись, улыбнулись друг другу и уселись рядышком возле окна. Это было их любимое время.

Каждую субботу, вечерком, приходил к Соколовым папин товарищ и друг Леонид Васильевич Домашов, тот самый, с которым папа вместе воевал, а сейчас вместе работает.

Он приносил свою виолончель в таком большом футляре, что Ваня легко мог в него спрятаться.

Потом раздавался длинный звонок, и к Соколовым приходила Вероника Сергеевна Астахова, директор музыкальной школы.

Это была высокая седая женщина в очень больших очках. Папа и Леонид Васильевич учились у неё в школе, когда были мальчиками. Она до сих пор дружила с ними. И каждую субботу приходила к Соколовым в гости.

Она приносила с собою толстые нотные тетради. Гостей поили чаем, разговаривали с ними, а потом Вероника Сергеевна говорила строго: «А не пора ли, друзья мои?»

Она садилась за пианино и открывала одну из своих толстых нотных тетрадей.

Папа брал скрипку, Леонид Васильевич — виолончель.

Все трое взглядывали друг на друга, и папа подавал знак: можно начинать. И начиналась музыка. Так было и сегодня.

Музыканты играли, а дедушка и внук слушали.

Иногда скрипка рассказывала что-то, всё рассказывала, а остальные ей помогали, поддерживали её; иногда начинала говорить самое главное виолончель, потом пианино, а потом все трое хором опять всё рассказывали что-то, всё рассказывали…

— Дедушка, — спросил Ваня тихонько, — что они рассказывают?

— Каждому своё, — ответил дедушка.

— А что они рассказывают тебе?

Дедушка подумал, покачал головой печально, потом улыбнулся весело и сказал:

— Погоди минутку, дай собраться с мыслями. Ваня поглядел на дедушку, а тот глядел за окно, на сияющий в темноте город. И, собравшись с мыслями, дедушка заговорил.

Ваня слушал его, слушал музыку, и ему казалось, что и скрипка, и виолончель, и рояль — то все разом, то по очереди — помогают дедушке рассказывать.

4

— Вот что мне вспомнилось, когда я услышал музыку, — рассказывал дедушка. — Вспомнилось, что когда мне было столько лет, сколько тебе, хорошую музыку я мог слушать только под чужими окошками. А я любил музыку. Вот как любил! Притаишься бывало под окошком на улице, как виноватый, да слушаешь, всё слушаешь, не глядя на погоду.

Город в те времена был маленький, совсем не такой, каким мы его видим сейчас за окошком. Редко где горели керосиновые фонари. А мне это и наруку. В темноте не заметят, что притаился под чужим окном. Не прогонят. Стоишь бывало, слушаешь и боишься одного: как бы не перестали играть.

И смотри, Ваня, как всё обернулось теперь!

Я, как и прежде, рабочий.

А вместе с тем музыка-то — вон где она! У меня в доме. Сын мой играет. А я с внуком сижу у окна в мягком кресле и слушаю.

Я, как и прежде, рабочий, а самые учёные в нашей стране люди, академики, приезжали из Москвы поговорить со мной, познакомиться. И я поеду в Москву после заводского праздника к ним в гости.

Я, как и прежде, рабочий, а вместе с тем и хозяин. Завод теперь чей? Государственный. А государство чьё? Наше — трудящихся. Тех, кто трудится, работает. Значит, и завод теперь мой.

Вот что получилось, внучек. Вот до каких чудес я дожил! Прямо как в сказке.

В одном только разница.

В сказке человек находит своё счастье легко. По волшебству. А мы счастье своими руками добыли. С бою взяли.

Легко это было?

Нет, не легко.

Заводчики и фабриканты дрались за своё богатство беспощадно. Когда прогнали мы их в октябре семнадцатого года, отобрали у них заводы и фабрики и взяли власть в свои руки, они ни за что не хотели верить, что потеряли владения свои навеки.

Подняли они против нас войну.

Позвали на помощь всех богачей.

Привели они, предатели, на нашу родную землю разные иностранные войска. И немцы пришли, и англичане, и французы. Четырнадцать армий со всех сторон окружили нашу Советскую республику. А против них стояла одна только наша Красная Армия. Молодая ещё, необученная.

Трудные были дни…

Такие случались дни, что придёт, например, человек в партийный комитет, а на двери записка:

«Комитет закрыт, все на фронте».

И вот, помню я, как в такие трудные дни закончил наш завод постройку бронированного поезда.

Четверо суток не выходил я с завода.

Иду домой и даже ослабел на свежем воздухе.

Голова кружится. Хочется прилечь на травку у забора да уснуть.

Наш город тогда больше на деревню походил. Трава росла на улицах. Прихожу домой.

Бабушка твоя тогда ещё молодая была. И хоть жилось нам в те дни голодно и трудно, всегда она встретит меня весело, сынишку поднесёт поздороваться. А так как сынишка в те дни ещё разговаривать не умел, то она и поздоровается бывало за него и поговорит.

Так она встретила меня и на этот раз. Спросила, как с бронепоездом. Я рассказал. Собрала она мне поесть, что дома было.

И тут я ей говорю:

«Слушай, Елена Игнатьевна. Я нынче вечером ухожу с бронепоездом на фронт».

Она спрашивает:

«Положение на фронте тяжёлое?»

А я отвечаю:

«Да».

Она только головой кивнула.

Спрашивает:

«Когда итти вам?»

Я отвечаю:

«Через час».

Она опять головой кивнула.

А я, поев, совсем ослабел. Лёг на лавку, думаю: полежу немного и отойду. Голова перестанет кружиться.