Наша фантастика, №3, 2001

Солнце напекло крышу, и к полудню стало жарковато, несмотря на обдув. Пискуны сомлели и спят на сиденьях. Одна голубоглазая сидит рядом и всякий раз внимательно глядит, как я врубаю передачу. А ведь до педалей еще лет пять доставать не сможет! Вот привязалась, хитрюга! Кого-то она мне напоминала. Очень сильно напоминала. Может, меня саму, сучку упрямую?

Когда скучно стало, я пытать принялась, откуда они такие взялись, зачем в путь опасный отправились и куда попасть хотели. Ей-богу, ничего нового не услышала. И не услышу, наверное, хоть триста лет проживу. Везде одно и то же. Мир на страхе и насилии держится, а где этого нет, значит, есть утонченный обман, лицемерие и, в конце концов, самое изощренное насилие — это когда ты врага своего полюбишь, за благодетеля истинного примешь и удовольствие начнешь получать от той роли унизительной, что тебе отведена. Интересуетесь, где печальный опыт приобрела? Да уж любила я поганца одного, на свое несчастье…

Дитя малолетнее, понятно, слов таких не знает, немногое помнит, а за наставника своего и вовсе не в ответе, однако вытянула я из голубоглазой, что жила она раньше в монастыре, надежном, как крепость, и была там полная идиллия. Даже приют сиротский организовали и молитву Божью в головы детские вдалбливали. Все друг друга братьями и сестрами называли, никто никого обидеть не смел, а барахлишко монастырское общим считалось, чтобы повода для раздоров не было. Так славно и мирно существовали, что слушок пошел про жизнь в санатории этом, и стали стекаться туда дармоеды и халявщики со всего ихнего края. Да еще эти, как их… паломники, вот. Главный всех принимал — не прогонишь же человека под стволы вражеские, если он к воротам твоим приполз помощи просить. Но в том-то и дело, что большинство только жрать хотело и ни черта не делать. Дескать, пусть нас Господь защитит и накормит, а пока он отдыхает, займитесь этим вы, его верные слуги!

Ни о чем подобном голубоглазая, разумеется, не болтала и выболтать не сумела бы, но я опять-таки домыслила. Думаю, не сильно ошиблась.

Разбухла община та счастливая, словно гнойник, — тут идиллии конец настал. Голод начался; кто-то заразу занес (сифилис, догадалась я); людишки давай святыни, надежд не оправдавшие, всячески осквернять, а потом и до междоусобицы дошло. Резня была, наверное, жуткая. Голубоглазая об этом и говорить не смогла: затряслась, будто лихоманка ее била. Ну, я давить не стала.

— Что дальше было? — спрашиваю.

Мужик, которого я гнить под открытым небом бросила, собрал сирот уцелевших, ворота тайком открыл и на автобусе всех вывез. Получается, выхода у него другого не было, вынужденная мера. И никакой он не лопух, а человек, на безнадегу наплевавший и жизнь не напрасно отдавший. Не знаю, решилась бы я вот так — без единого патрона, с полным кузовом малышни… Пожалела я даже, что не удалось с парнем тем словом переброситься. Отчего-то живыми мне все больше подонки попадаются.

Но почему малолетки так равнодушно приняли его смерть? Этого я в толк взять не могла и напрямик голубоглазую спросила, было ли ей наставника своего жалко, когда того замочили. Она насупилась и плечиками пожала.

— Боялась ты его, что ли?

— Он был строгим папой… — пробурчала девчонка, потупив взгляд. И больше на эту тему ни слова. Черт побери, каким же строгим надо быть, чтоб над твоим трупом слезу не пустили даже те, кого ты от верной гибели спасал?!

А еще я призадумалась, не будет ли со мной, как с монастырем тем — я ведь тоже слабость проявила, слишком много на себя взяла. Не лопни теперь, пузырь дутый!..

Надолго мы замолчали. Я о своем мечтала, а голубоглазая быстро разговор наш забыла. Если бы я умела так легко забывать!..

8. Он

Проснувшись от рези в глазах, я ощутил горячие следы этого дьявольского солнца на своих веках. Оно било прямо сквозь огромные прорехи в когда-то застекленной стене цеха. Зажмурившись, я порылся в рюкзаке и нащупал самый ценный для меня предмет на ближайшую пару суток — очки с закопченными стеклами. Напялив их на переносицу, я убедился, что даже самый яркий день очки превратят в сумерки. Наступало мое время. Время ночника.

Как я и предполагал, бродяги не спешили разбегаться. Стадный животный инстинкт заставлял их держаться вместе, но, к сожалению, у них были еще и вполне человеческие мозги. Ну, насчет шлюшонки понятно — у той все помыслы лишь о том, как уберечь детеныша и самой не сдохнуть при родах. Ох, детка, если бы ты доверилась мне, я доказал бы, что могу быть самым нежным и заботливым акушером и даже любящим папочкой — до тех пор, пока ты не выкормишь моего «сменщика».

А что? Может, и вправду прикинуться дневным олухом, сказаться знахарем — ведь я кое-что умею! Во всяком случае, от гриппа девка не сдохла бы, это уж точно!

Я повертел заманчивую мыслишку так-этак и отбросил ее на помойку, где валялись многие на первый взгляд гениальные проекты. Меня — с моей-то рожей — девка раскусит через пять секунд. Сразу же видно — пуганая стерва. Пальца в рот не клади. Палец отгрызет да еще ядом в рожу плюнет. И заразит чем-нибудь.