Наша фантастика, №3, 2001

Передо мной разверзлась пропасть. Оттуда дул леденящий душу ветер, от которого шевелились волосы на голове и безжалостная игла страха пронизывала позвоночник снизу доверху. Там, в той вечной тьме, вспыхивали и гасли кольца света, который не был светом, а лишь иллюзией, порожденной моим мозгом. Однажды я испытал нечто столь ужасное, что это едва не отвратило меня от подобных экспериментов. Но смерть — это ведь тоже наркота, к тому же доступная немногим. Сильнейшая наркота — куда там дури и опиуму! И я знал, что не избавлюсь от влечения к ней, пока не получу свою последнюю «дозу»…

Я проводил Барина до безвидной ямы и следил за удалявшимся бесформенным сгустком, пока его тень не канула во тьму. А затем, стиснув зубы, пытался достойно перенести потерю, забыть о ноющем от страдания сердце и думать, думать, думать.

5. Она

Тем временем сгустились сумерки. Двигаться быстро стало опасно, тем более что фары выбиты. Но ехать с включенным светом я и не решилась бы. Лучше мишени не придумаешь… Перспектива голодной ночевки в чистом поле меня абсолютно не привлекала. Найти бы заброшенную деревеньку да подстрелить одичавшую скотинку… Помечтай, дуреха, помечтай!

Но видать, дуракам и впрямь везет. Не успела про деревеньку дофантазировать, глянь, а справа, за рощицей, какое-то строение виднеется. То ли дом, то ли элеватор полуразрушенный, в темноте не разберешь. Мне в общем-то без разницы, лишь бы нору поглубже сыскать и до утра отсидеться.

Конечно, весь этот выводок в салоне — только помеха. Мороки с ними много, а толку никакого. Ручонки еще слабоваты, чтоб пушку держать… Потому, прежде чем к развалинам сворачивать, притормозила я у обочины, обернулась и строго так говорю:

— А ну, малышня, брысь отсюда!

Они — снова в плач. Девчонка одна голубоглазая, от горшка полвершка, за руку меня схватила, целует и ноет:

— Не прогоняй нас! Ты теперь наша мама!..

Еще чего! Этого мне только не хватало — мамашей считаться и всякой сопливой сволочи носы утирать! Между прочим, я строго слежу, чтоб не забеременеть. Тут и так любой бабе тяжко приходится, среди мужичья одичалого, а с брюхом и неделю не протянешь…

— Отвали! — прикрикнула я на нее.

Не выношу телячьих нежностей. Сама ласки с малых лет не видала и не надо. И уж конечно, никто мне никогда рук не целовал… Только отчего-то вдруг сердце у меня заболело. Ушиблась все-таки, наверное.

— Выметайтесь! — почти кричу. — Сейчас выкину по одному!..

Что тут поднялось! Завыли пуще прежнего. Орут, ползают передо мной, ноги обнимать наперебой лезут… Я сидела как отмороженная, пока в глазах щипать не начало. Причиной была пыль дорожная, а что же еще?

С трудом их от себя оторвала. Голубоглазая — самая смелая, до последнего цеплялась. Ну что ты им скажешь, куда будешь обузу эту девать? Не в расход же пускать, в самом деле!

И потом только я смекнула, что малышня мне и пригодиться может. Глядишь, с работорговцами договорюсь, если, не дай господь, встретиться доведется. Или на патроны поменяю, когда совсем прижмет. Было бы только с кем меняться…

— Ладно, — соглашаюсь. — Только не хныкать, под ногами не путаться, насчет жратвы не скулить! Сытую жизнь не обещаю. И в сортир чтобы просились: мне тут ваше дерьмо цыплячье ни к чему!..

По-моему, они слегка успокоились. Привыкли, значит, к такому обращению. Это хорошо. В будущем им ни черта не светило, если только… Если только я до того места не доберусь, куда мы с Ванькой рвануть решили. Но сначала мне бы до тебя, Ванюша, добраться…

Свернула я на проселочную дорогу, сорняком заросшую, и кое-как на малом газу до рощицы дотарахтела. Решила тут автобус оставить и сходить-разведать, свободна ли берлога, чтобы на горячий прием не нарваться. Вероятность такая имелась. Слишком уж близко от тракта проезжего строение это торчало…

Поставила жестянку так, чтобы ее ни с большой дороги, ни из развалин было не видать. Взяла автомат и приказала:

— Сидеть тихо! Если жить хотите, ни звука! Скоро вернусь. Стрельбу услышите — вылазьте и расползайтесь по кустам. А если не вернусь, значит, не повезло вам, детки…

Гляжу — пискуны мои заткнулись, глазами большими на меня уставились, точно совята. От страха дрожат, но внимают. Тошно мне стало — то ли от самой себя, то ли от своей благотворительности. Хотела еще что-то сказать — комок в горле встал. Только рукой махнула и двинула на разведку. Обернулась — ни один не вышел. Поверили, значит. Смыться от них, что ли? Но куда мне без автобуса?

Пока я кралась под кустиками, трижды прокляла судьбу. Весь организм страдал, а от голода кишки узлами сворачивались. Я уже про глотку пересохшую молчу. Зато с почками все в порядке. Присела разок и травку здешнюю окропила. Хорошая травка, густая и мягкая. Так и тянуло полежать на ней, заснуть, забыть обо всем. Но нельзя теперь. Я же не Ванька. Раз обещала, надо вернуться. Иначе уважать себя перестану, а себя ведь не обманешь. Если узнаешь наверняка, что сама ты есть первостатейное дерьмо, то что другие про тебя подумают, уже без разницы…