Наша фантастика, №3, 2001

Я пристально наблюдал за Олли — за тем, как он двигается, за тем, как сложен, как одна группа мышц сообщается с другой через движения. Его сложение вернее любых дворянских браслетов подтвердило мне его аристократизм — подобранные, упругие, но не очень развитые большие ягодичные мышцы, более чем умеренные средние ягодичные, прекрасные, литые, воистину широчайшие, широчайшие мышцы спины. Довольно холеные трапециевидная и полостная, при средней упитанности большой ромбовидной и дельтовидной…

Если перевести с пройдошистого жаргона анатомов на язык любителей социальных обобщений, сложение Олли красноречиво свидетельствовало: ничем, кроме фехтования, парень отродясь не занимался. Не пахал, не косил, не давил виноград, не носил коробов с удобрениями, не катал тележку с выблядками благородных семейств заместо лошадки, не собирал яблочки по найму (два медных авра за восемь дней), иначе где его малая круглая мышца, отчего хиловат поясничный треугольник? То-то же!

Вот мое, тоже в целом атлетическое тело было совсем не таким.

В мясных угодьях царил романтический бардак — трехглавая и дельтовидная, явно не плоды размышлений, контурируются, наверное, и под овечьим тулупом. Камбаловидная и четырехглавая бедра — как у коня, зато икроножные — слабоваты не то что для фехтовальщика, но и для портного. В общем не такая уж эстетичная чересполосица совершенств и недоделок. Это логично — два последних года в перерывах между тренировками я нырял за съедобными моллюсками (три авра большая корзина, пять авров — две). Прошлую зиму Пиннарин знал меня как вышибалу в доме терпимости. Тренировался я, что называется, при случае.

Олли наклонил голову и стал ерошить рубашкой волосы — сушился. Чудо как хороша была у парня шея. Ременная и жевательная мышцы головы как будто…

— Слушай, ну чего ты уставился? — Окрик Олли вывел меня из эстетического транса. — Мужика голого, что ли, не видел никогда?

— Я работал вышибалой в доме терпимости.

— В нормальном?

— Что — в нормальном? — не понял я.

— Доме терпимости? Или для извращенцев?

— Совершенно обычный дом был, нормальный, — заверил его я.

У него вроде как отлегло от сердца. Он снова повернулся в сторону моря и принялся расчесываться, внимательно, с нежностью глядя в свое зеркальце. Умильная картина.

Я втихаря хохотнул в кулак, когда сообразил, что Олли, скорее всего, не имел счастья бывать в упомянутых мною оранжереях, где вместо нарциссов и гладиолусов проклевываются дурные болезни и долги. Я в жизни не слышал, чтобы для «извращенцев» строили какие-то особые, отдельные бордели — это мог придумать только такой знаток фактуры, как Олли. Всем, ну просто всем известно — если ходишь по борделям, то рано или поздно оказываешься «извращенцем» того или иного сорта. В борделе как бы выясняется, что та правда, которую ты только подозреваешь о себе, бормоча и краснея, не такая уж и неприемлемая. В том смысле, что ее можно принять — всегда найдется кто-то, кто ее примет.

— Что тут смешного?

— Представил, как мы будем качаться втроем на качелях — ты, я и Нин, — соврал я.

— A-а, это хорошо. — Олли завязал штаны, живехонько накинул рубаху, куртку, любовно дохнул в лицо зеркальцу, протер его рукавом и спрятал в карман. Как вдруг он снова весь как-то внутренне напрягся — наверное, опять подумал что-то нехорошее про мою «нормальность». — Послушай, как тебе наша Нин?

— Ничего, симпатичная, — отозвался я. Как женщина она мне не очень нравилась, а так — и вовсе, но я сообразил, что Олли меня проверяет на нормальность. А еще больше, чем Нин, мне не нравилось наше второе задание. Рядом с дебильными качелями оно выглядело явным перебором. Так я Олли и сказал.

— Да ладно… Убьем какого-нибудь одинокого рыбака, — пожал плечами он.

— Что, вот так, как людоеды, возьмем и убьем какого-то мужика, отца шестнадцати детей, чтобы его слопать?

— Ну, можно найти бездетного…

— О Шилол! И что, мы вот этого бездетного сожрем, как людоеды? — Не знаю, чего я все напирал на этих людоедов.

— Ну… это же задание такое. На твердость духа… На бескомпромиссность… На способность выполнять то, что велел тебе Князь и его присные, ведь фехтовальщик — это слуга Его Сиятельства, — зачирикал Олли, сволочь образованная.

— И что, тебя устраивает такое задание?

— А ты предлагаешь все бросить и уехать домой? Типа к Шилолу этот третий тур? Так ты предлагаешь? — У Олли даже щеки порозовели — от возмущения.

— Главное, ты попробуй еще найди такого рыбака, которого можно спокойно убить. Они здесь живут семьями, по несколько даже семей в одном доме. Ты здесь, на Циноре, в первый раз?

Олли кивнул. Он вообще производил впечатление человека, который везде в первый раз.

— А я бывал. Ты только кого-нибудь случайно плечом зацепишь, завтра к тебе явится вся деревня с колунами да топорами. И плевать им на эти соревнования, запомни! На Князя им квадратным дерьмом срать! И на фехтование. У них всего фехтования — ночью мясницким ножом поперек шеи — дж-ж-жик! Это же Цинор, Олли! Здесь только с виду все так устроено, так законопослушно. Свиньям тебя скормят по кусочкам — и п…ц!