Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны Д`Арк

Надо ли говорить, уже в который раз, что в Деле Дрейфуса была, есть и еще долго будет, может быть даже вечно, некая необычайная, особая доблесть. Иначе говоря, необычайная, особая сила. Сегодня она для нас очевидна. Теперь, когда дело закончено. Это не было иллюзией нашей юности. Чем больше близится дело к завершению, тем яснее, что оно не закончится никогда. Чем ближе оно к завершению, тем больше оно предъявляет доказательств. Прежде всего отметим, что оно доказало свою необычайную силу. В обоих смыслах слова. Особую силу добродетели, пока оставалось в мистике. И особую силу лукавства, как только вступило в политику. Такова одна из величайших тайн, существовавших когда–либо в истории и в действительности, и поэтому, естественно, конечно же, это одна из тех тайн, мимо которых проходят с невероятной легкостью, с величайшим невниманием, в полном ослеплении, даже не подозревая о ней. Тайна той абсолютной, действительной, бесспорной, как бы безграничной нетождественности, заключенной в цене событий. То, что некоторые события оцениваются особым образом, обладают определенной ценностью, самоценны; то, что различные события, относящиеся к одной или к сходным категориям, произошедшие по одному и тому же поводу или же по аналогичным и равноценным поводам, внешне одинаковые, аналогичные и равноценные, все же бесконечно различаются своими ценой и ценностью; то, что каждое событие, происходящее по одному и тому же поводу, казалось бы одинаково развивающее одну и ту же предпосылку, всетаки имеет загадочную собственную цену, собственную силу, таинственную собственную ценность, заключенную в его природе; то, что бывают периоды войны и периоды мира со своим собственным значением, бывают абсолютно самоценные дела; бывают проявления героизма, ценимые особо; даже особо ценные проявления святости — все это, безусловно, является одной из величайших тайн события, одной из наиболее захватывающих проблем истории; то, что существуют не только люди (и боги), значащие больше других, бесконечно больше, но и целые народы, как будто отмеченные свыше, что существует некое предназначение, как бы критерий оценки, особое мерило не только для людей и богов, но и для самих народов; то, что целые народы имеют собственные цену и ценность, отмечены для истории, всей мирской истории, а (впоследствии), конечно же, и не только для нее, и что, наоборот, целые народы, множество других народов, громадное большинство народов, почти все народы обречены, напротив, остаться в тени забвения, во мраке молчания и поднимаются лишь для того, чтобы снова пасть, — вот эту тайну мы не замечаем, как и все величайшие тайны, именно потому, что окружены ею, как и всеми величайшими тайнами; и, наконец, то, что существуют не только люди и, так сказать, боги, избранные в земной жизни, но и целые народы, избранные на этом свете, а может быть, и не только — здесь, наверно, и заключена самая великая тайна события, самая захватывающая проблема истории. Bедь существуют события, как бы избранные. Здесь кроется величайшая проблема творения. В начатых нами исследованиях о положении истории и социологии в общей философии современного мира [184] мы не преминем ее рассмотреть и обязательно пристально изучим.

Следовательно, надо заявить и заявить торжественно: Дело Дрейфуса было делом избранным. Оно стало выдающимся кризисом истории трех народов, каждая из которых замечательна сама по себе. Оно было выдающимся кризисом в истории Израиля. Оно, конечно же, было выдающимся кризисом в истории Франции. И прежде всего, оно было кризисом выдающимся, и это достоинство будет все более и более проявляться, оно стало особенно выдающимся кризисом в истории христианских народов. И, быть может, некоторых других. Таким образом, в силу открывшейся благодаря этим трем обстоятельствам возможности сравнивать и сопоставлять, в силу, быть может, единственной в своем роде избранности оно оказалось трижды критическим. Оно стало трижды выдающимся. Оно по своей сути стало делом, достигшим апогея. И если я смогу продолжить те начатые нами исследования о положении истории и социологии в общей философии современного мира, то, верный принципу — никогда не писать о том, чего не испытал сам, — я, несомненно, возьму этот великий кризис в качестве примера, эталона того, что такое кризис, событие, обладающее замечательной самоценностью.