Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны Д`Арк

Как раз это и вызывает сомнения. Если бы партия интеллектуалов в действительности была достаточно хитроумной, достаточно сильной, достаточно проницательной, чтобы сфабриковать, исхитриться сфабриковать, суметь сфабриковать столь крупное дело, если бы она была в состоянии, если бы она оказалась достаточно дальновидной, чтобы вызвать мощное движение действительности, столь мощное, если бы она таким образом смогла сокрушить, растереть в пыль, перемешать и вновь вылепить столь мощный кусок действительности, то тогда, тогда уж определенно, они не были бы тем, что мы называем партией интеллектуалов, они вовсе не имели бы тех недостатков, тех пороков, которые мы как раз и называем пороками партии интеллектуалов, бесплодия, поверхностности, интеллектуальности. Наоборот, они были бы людьми, которые сокрушили, познали, переварили и вылепили действительность. Они были бы людьми, закаленными действительностью. И благодаря тому что собственными руками перетерли столь мощный кусок действительности, они стали бы особенно значимыми личностями, деятелями крупного калибра, внушительных габаритов, большого объема, великими реалистами, наставниками. В конечном итоге всем тем, в чем мы как раз им и отказываем. Они стали бы Ришелье и Наполеонами. Возможно и наверняка к тому же, они стали бы тиранами. Но это были бы великие тираны, наставники, реалисты. Они стали бы всем тем, что мы решительно в них отрицаем. Как тираны они уподобились бы Ришелье и Наполеону. Они бы погрузились в реальность, они бы закалялись в ней и управляли бы ею на самом деле.

Историки сильно заблуждаются в отношении, ценности исторических приготовлений. Даже в 1870 году, в августе, если бы французскую армию в том состоянии, в каком она была, передали в руки Наполеона Бонапарта, все картотеки и все приготовления, все карточки и все записи Мольтке были бы сегодня предметом насмешек самих же историков.

Они совершают ошибку того же порядка, более чем аналогичную ошибку, ошибку противоположно дублирующую прежние, когда называют нас партией иностранцев. Они переносят на нас все злоупотребления Эрве. Или точнее, они совершают ту же самую ошибку, и отнюдь не ошибку противоположную, а ошибку с тем же самым смыслом, ибо в определенном роде Эрве тоже эпигон. Он паразитирует. Он просто паразитирует на нас. В этом особом вопросе основателями опять же были мы, а Эрве в определенном смысле был эпигоном. Он никогда бы не достиг всего за несколько дней, за каких–то сорок восемь часов не только что той репутации, известности, но и собственно той славы, которой сейчас пользуется, если бы не опирался на наши собственные, на медленно возведенные нами основания, если бы не воспользовался, не злоупотребил нашими великими приготовлениями. Лучше бы уж наши противники по собственному праву, из чувства долга и даже по справедливости назвали Эрве партией иностранцев. Но они, как правило, так не поступают, и причина тут весьма уважительная — почтительное отношение к заключенному, а еще — весьма почетная тюремная дружба, совместное заключение, а также и другие, может быть менее почтенные, — некое пристрастие к потрясениям, тайная склонность к беспорядкам, тайное попустительство демагогии. Попустительство оппозиции, каким бы оно ни было, по сути, это все же оппозиция к себе самим; попустительство всему, что нарушает ненавистный режим. Всему, что способно навредить ненавистному правительству. И тогда за эту снисходительность и за эту дружбу, и за пристрастие, и за попустительство они отыгрываются на нас, называя нас партией иностранцев. Такой вот поворот. И это тоже один из способов переноса. На нас, основателей, сваливают предательство эпигона Эрве. На нас, предшественников, сваливают предательство Эрве — последователя, Эрве — преемника. Такой вот перенос. На нас, основателей, переносится предательство Эрве — паразита. То внимание, от которого им желательно увести Эрве, они настойчиво привлекают к нам. Только вот, когда оно переходит с Эрве на нас, его противоположность, оно меняет свой знак. Поскольку оно переходит к противоположному явлению, сохраняя все тот же знак. Тогда как ему следовало бы, переходя к противоположному, принять и противоположный знак. Тогда, значит, необходимо, чтобы оно изменило знак внутренним, чисто произвольным действием. И тогда его нарочно заставляют изменить знак. Претензии, которые следовало бы предъявить Эрве, предъявляют нам, его противоположности.