Наша первая революция. Часть II

Товарищи! История человеческого общества знает ряд конвульсивных подъемов угнетенных масс против угнетателей и против угнетения. Годы и десятилетия беспросветного на вид рабства прорывались, прорываются и будут еще прорываться вспышками и взрывами возмущения, при чем историческое значение этих взрывов определяется степенью культурности страны, где они произошли, объемом массы, которая в них вовлечена, и сознательностью руководства, под которым восставшая масса вела борьбу. Есть в человеческой истории годы, которые в памяти не только каждого революционера, но и каждого грамотного человека из лагеря угнетенных кажутся навсегда выкованными из бронзы, чеканно выделяясь из бесконечной вереницы годов, лишенных лица и образа.

1793 год[101] остался в памяти человечества как один из таких металлических годов, когда под руководством якобинцев, этих большевиков XVIII века, плебс, санкюлоты, ремесленники и полупролетарии, оборванцы парижских предместий, учредили железную диктатуру и учинили незабываемую расправу над коронованными и привилегированными властителями старого общества.

1848 год[102] живет в памяти человечества не столько тем, что запоздалая буржуазия пыталась в этом году добиться власти, сколько тем, что из-под трусливой и блудливой в своих политических вожделениях буржуазии уже поднималась молодая львиная голова пролетариата.

1871 год[103] врезался в память трудящихся как год, когда героический пролетариат Парижа сделал незабвенную по поучительности попытку взять в свои руки бразды управления новым цивилизованным обществом.

1905 год – один из этих бронзовых годов в истории человечества, и особенно в нашей собственной. До 1905 года наша история не знала революции. У нас бывали жестокие мужицкие «бунты», как разинщина[104] и пугачевщина.[105] За восемьдесят лет до первой нашей революции – в 1825 году – Петербург был ареной героического восстания декабристов.[106] И те и другое – необходимые элементы революции, но еще не революция. Крестьянским движениям не хватало руководства со стороны такого класса, который способен был бы взять в свои руки власть. Восстанию декабристов не хватало социальной опоры. Подлинная революция впервые разразилась на русской земле лишь двадцать лет тому назад.

До 1905 года революция была для нас либо теоретическим понятием, либо романтическим воспоминанием о чужих боях, либо надеждой. Образы Великой Французской Революции, сцены Конвента и парижских предместий сочетались сперва с воспоминанием о пугачевщине, а затем, все в большей степени, с идеей всеобщей стачки. И только 1905 год делает для нас революцию родной национальной стихией. Новые поколения трудящихся проходят через нее, – ее испытания, ее первые полупобеды, ее удары, ее суровые уроки впитывают они в плоть и в кровь. Преобразуется духовная ткань народа. Только пройдя через революцию 1905 года, наша страна смогла по истечении 12 лет вписать в историю величайший из всех ее годов – 1917!

В революции 1905 года единовременно искали выхода наружу и разрешения противоречия трех разных исторических эпох. Чтобы понять внутреннюю динамику этого года, его ход и исход, надо непременно иметь перед глазами сложное взаимодействие противоречий трех последовательных исторических порядков: во-первых, выросшее из феодального общества противоречие между полукрепостным крестьянством и крепостническим помещичьим классом; во-вторых, противоречие между развивающимся буржуазным обществом и старой полукрепостнической оболочкой; и, наконец, противоречие третьего, новейшего порядка: между пролетариатом и буржуазией.

Если бы к 1905 году история не донесла глубочайшего противоречия между мужиком и барином, мы не могли бы быть участниками трех революций, которые так закономерно сочетаются воедино: 1905 год, Февраль 1917 года и Октябрь. Антагонизм между крестьянством, с одной стороны, помещичьим сословием и государством – с другой, был тем неистощимым резервуаром революционных народных страстей, благодаря которому наша революция только и получила такой гигантский размах. Но одного этого антагонизма для революции недостаточно: без руководства со стороны революционного города крестьянское восстание не могло бы подняться выше новой пугачевщины.

Если бы не было налицо политически зревшего противоречия между пролетариатом и буржуазией, т.-е. если б у нас еще не было крепкого индустриального пролетариата, революция была бы возможна как великая революция лишь при условии, если бы во главе крестьянских масс стала мелкая буржуазия городов, – мы имели бы в этом случае революцию по типу Великой Французской. Но эту возможность мы строим чисто логически. Реальное экономическое развитие оставило ее далеко позади.