Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

В. А. Догель переживает впервые в жизни встречу со смертью как с конкретным фактом, а не с отвлеченным понятием. Он очень скорбит по ушедшем отце. И вот опять очень ярко подтверждается мое наблюдение, о котором я говорил Вам на лодке перед Александрией, как почти об общем правиле рождения религиозного опыта: смерть любимого – начало совершенно нового мироощущения, нового опыта, совсем нового переживания жизни! В. А. Догель говорит, что ощутил теперь со всей ясностью скудость и мелкоту наших обычных натуралистических представлений о жизни и смерти, и открывается ему потребность нового опыта, нового построения опыта, пересмотра всего прежнего при новом освещении!

Человек до смерти любимого и человек после нее, – переживший и вкусивший ее, – это два совершенно разных человека, мало понимающих один другого, вроде того как глухой не может понять музыканта и природный слепец не может представить себе мироощущения зрячего. Когда я слышу попытки философствования с легким сердцем со стороны человека, о котором мне известно, что он еще не пережил смерти любимого (отца, матери, друга, мужа), я чувствую, что спорить не надо, не надо возражать: тут еще не принято в соображение самое главное, не изведаны основные и важнейшие грани бытия! Рассуждениями о смерти как об отвлеченном понятии может удовольствоваться лишь тот, кто не видел ее бесповоротного значения как неизгладимого наличного факта! И только пережив ее значение, человек начинает понимать вообще трагическое значение наличного мира как надлежащего, необходимого, рокового (которого «нельзя обойти»!) опыта! Начинает понимать значение каждого текущего момента, каждого поступка, тем более каждого встречающегося человеческого лица как неповторимого и бесповоротного задания жизни.

И с этого момента мир и жизнь приобретают вдруг небывалую серьезность!

9

2 декабря 1922

Спасибо Вам, мое сокровище, что показали карточки Ваших папы, мамы и себя, – такой маленькой и беззащитной посреди своего садика, между папой и братом. Мне жаль лишь, что пришлось смотреть наскоро, посреди других, совсем других впечатлений и разговоров! Ну, да и вообще приходится жить наскоро, мимоходом, – думать наскоро, переживать все наскоро; и, видимо, с этим надо мириться.

Сегодня Н. Д. Владимирский обратился ко мне с просьбою написать ему что-то вроде «напутствия» в книжку, с которою он, вероятно, придет и ко всем Вам – александрийцам с просьбою написать теплое слово.

Я скажу Вам, что написалось у меня в его книжку. Поводом послужило то, что, по его мнению, пути наши расходятся будто бы в том, что я «ухожу от мира», а он хочет быть «в мире». Чувствуется двусмысленность понятия «мир» в этих утверждениях, и мне надо было сказать об этом именно в «напутствии»! С одной стороны – мир Божий с его красотою и солнышком, – да как же его не любить! С другой стороны – Иоанн Богослов говорит: «Возлюбленные, не любите мира и того, что в мире, ибо это – похоть плоти, похоть очей, гордость житейская». Должно быть, есть мир и мир, и их не надо смешивать, дабы не попасть в грубую ошибку!

Вы знаете икону Софии Премудрости Божией, так вдохновлявшую Вл. Соловьева? У меня Вы могли видеть одну из редакций ее, именно старострогановскую. Так вот, что такое эта София?

София Премудрость есть мир, ожидающий своего устроения в стройности Космоса в устремлении к Единому Предвечному Слову Божию, во внимании Единому и в Соединении около Него!

Но есть мир, пытающийся устроить себя в подобие Космоса путем самозамкнутого и самодовольного самоутверждения!

Первый Космос изображен на древней иконе Софии Премудрости Божией. Он весь в устремлении, в прогрессе, в выходе из себя! О нем говорит Григорий Богослов: «Воспеваю стройность мира, еще более совершенную, нежели какова настоящая, – стройность, – которой я ожидаю, потому что все поспешает к Единому».

Второй Космос консервативен и мертв в своем самоудовлетворении: это космос в самоутверждении – замкнутый в себе, темный старец, изображаемый внизу древней же иконы Сошествия Святого Духа на Апостолов в день Пятидесятый, – старец насмехающийся и клевещущий, будто вдохновение Апостолов есть опьянение!