Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия

— Возможно, — сказал директор. — Но есть много других вариантов. Нам повезло больше, чем другим. Вы знаете о трагедии на Длинной Косе. Несчастье случилось вчера, и погибло около двухсот человек.

— Кто-нибудь остался в живых?

— Нет, нам повезло в другом, — сказал директор. Он поднял над головой портативный магнитофон. — Полюбуйтесь, это оттуда. Он работал на запись в момент трагедии. Нашему коллективу оказана высокая честь. Сейчас я его включу.

В комнату вошли слабый плеск волн, шорох песка, шелест ветвей. Потом — близкий мужской голос:

— Конечно, да.

И женский:

— Но вдруг тебе это только кажется?

— Нет, — сказал мужчина. — Я бы это понял. И ты бы это поняла. А теперь мы будем вместе всегда.

Они замолчали — остались плеск, шорох и шелест. Прошла минута.

— Послушай, как хорошо поют, — сказала вдруг девушка из магнитофона.

— Да. Я уже давно прислушиваюсь.

— Даже странно — так громко, но вместе с тем так приятно.

Директор остановил пленку.

— Обратите внимание, — сказал он. — Говорят о громком пении, но никакого пения нет. А чувствительность этой модели позволяет записать что угодно.

Голос мужчины удалился от микрофона, стал тише.

— Мне кажется, из воды будет лучше слышно.

— Ты прав, — сказала она, и ее голос тоже стал тихим, смутным, едва различимым. — Пойдем.

— Но ты не умеешь плавать! — тихо воскликнул он.

— Ничего, ты меня поддержишь. — Последняя фраза прозвучала уже совсем неразборчиво.

Голоса исчезли. Директор сказал:

— Это все, что нам передали на экспертизу.

— Действительно трагедия, — сказал один из докторов после непродолжительного молчания. — Конец кальмарной гипотезы.

— Почему? — поинтересовался другой.

— Кальмары не поют, — объяснил первый.

— Вы считаете, что песня...

— Безусловно, — сказал первый. — Вроде приманки. Да, в этом все дело. Человек идет на музыку, как карась — на блесну.

— Караси на спиннинг не ловятся, — сказал академик Скловский.

— Честно говоря, я не знаю, что делать, — сказал Глынин. — Когда начались эти ужасные катастрофы, и даже потом, когда нам запретили выходить в море, казалось, что это временно, что вскоре все вернется на свои места. Но теперь я просто не знаю.

Они стояли на бетонной дорожке в узком коридоре листвы. Вдали аллея спускалась к берегу, но моря не было видно — просто окно синевы, обрамленное зеленью. Прерывистый ветер нес оттуда соленую влагу, кругом шелестели деревья.

— Хотите добрый совет? — сказал Анголов. — Переучивайтесь на пилота дирижабля. Я где-то прочел, что лишь дирижабль сможет теперь обеспечить межконтинентальные перевозки.

Глынин не ответил. Анголов продолжал:

— Я бы и сам с удовольствием пошел работать на дирижабль. К сожалению, в мире осталось много всякого зверья, место которому не на природе, а в павильоне. Да и очищать море от чудовищ тоже придется нам, если найдут подходящий способ.

Казалось, Глынин не слушает. Он молча смотрел в далекое окно синевы.

— Правда, многие считают, что это дело военных, — продолжал Анголов. — Я сомневаюсь. Сила здесь не поможет, нужна какая-то хитрость. Ведь совсем недавно они спокойно жили в глубинах и питались отбросами. Почему? Видимо, их не пускали на поверхность касатки и кашалоты. Теперь, после истребления китов, чудовища вышли из бездны и изменили режим питания. Человеку хуже всего. У обитателей моря мозг слаб, и гипноз на них не действует. Не знаю, что тут можно придумать. Но менять специальность рано. Мне. Вы — это другое дело.

Глынин молчал.

— Представьте себе, что вы летите на дирижабле. Ваш корабль, как облако, парит в прозрачном воздухе, вдали от всяческой суеты. Внизу проплывают города и леса. И море. Вы высоко над ним, и гигантские штормовые волны кажутся вам мелкой рябью. Не работа, курорт. Позавидуешь.

— Я моряк, — сказал Глынин. — Поймите это.

Анголов промолчал.

Синее зеркало океана занимало все поле зрения. Океан был чистый и ласковый, но там таилась угроза.

Анголов поежился, хотя и находился на почтительном удалении от места событий. Океан был на экране, и Анголов вместе с другими опять сидел в просторном кабинете директора.

Он знал, что произойдет сейчас на экране, в спокойном зеркале моря. Фильм не был прямым репортажем. Это была запись, и они просматривали ее уже не в первый раз.

Небольшой авианосец шел через Тихий океан, и телевизионная камера показывала его палубу. Но на палубе авианосца не было ни одного человека.

Его экипаж в полном составе размещался в самолетах, выстроившихся на взлетной полосе. Оснащенные самонаводящимися торпедами, они были готовы взмыть в воздух по первому сигналу.

Телекамера показывала это много часов подряд. Передача была однообразна, и никому бы не пришло в голову вторично просматривать другие участки пленки.

Анголов знал, что произойдет, и ждал этого, тем не менее это произошло внезапно.

Телекамера, равномерно вращаясь, уходила от взлетной полосы, когда люк крайнего самолета открылся и пилот спрыгнул на палубу.

Он сделал то, что категорически запрещалось делать. А камера снова демонстрировала однообразную водяную пустыню.