Наша тайная слава

Мне вдруг хочется успокоить себя насчет того, кем я был так долго — волшебником, который всякий раз, представляя свою новую работу, вызывал столпотворение на Елисейских Полях. Я перетряхиваю ящики и нахожу забытые флаконы с почти выдохшимися духами, но мне довольно открыть «Шарм» — и мои пятидесятые годы разом возвращаются ко мне. Всего одна капелька на моем запястье — и тысячи женщин окружают меня и прославляют. Гордые и элегантные, все звезды. В превосходных нарядах, под которыми я воображаю их нагими и уже обращенными к Новому Свету, тому, что поглотит нашу старушку Европу. Мэрилин Монро сказала про «Шарм», что он пахнет сладко, как грех. Его доминирующей нотой была тинктура мускуса в сочетании с ветивером, слегка подчеркнутым нюансом апельсина. Сегодня это классика, которую девушки хотят заполучить, став женщинами. Каждые три-четыре года новая рекламная кампания вновь выводит его на сцену. Но самая прекрасная дань признательности — это мои клиентки, почитающие мой «Шарм» своей кожей, мои живые цветы, мои пьянящие посланницы, моиатласные футляры, мои благоуханные пейзажи, одновременно музы и творения. Когда одна из них невзначай задевает меня на улице, у меня возникает ощущение, будто я овладел ею — на время вздоха.

***

Каждое утро я, как старый привратник, подстерегаю миг, когда Луиза пройдет через мою лестничную площадку. Там, где другой прижался бы ухом к своей двери, мне достаточно втянуть в себя след ее прохода по лестнице. Она душится какой-то туалетной водой с эссенцией бергамота, которую считает свежей и бодрящей, но это все равно что орхидея, принявшая себя за герань. Кожа Луизы приходит в противоречие с любой кисловатой доминантой, она требует, скорее, какого-то травяного и маслянистого оттенка. Я видел мало женщин, которые умели бы сразу попасть в цель. Часто их выбор кажется им любовью с первого взгляда, хотя это была всего лишь неудачная встреча. Я уже давно научился подбирать им спутника жизни; может быть, они и изменят своему мужу, но моим духам — никогда.

Этим утром я снова буду играть роль посредника.

Моей первой мыслью было заглянуть в косметический отдел большого универсального магазина, я был даже готов удивиться какой-нибудь находке. За двадцать последних лет я был не слишком внимателен к эволюции в моей области, я от нее даже надменно отвернулся, словно говоря своим преемникам: Впредь выкручивайтесь без меня. От скольких симпозиумов, юбилеев, награждений я отказался из опасения оказаться выставленным на всеобщее обозрение, словно рождественская фигурка, с которой смахивают пыль раз в год. Еще мне было любопытно прогуляться по какому-нибудь престижному бутику на Больших бульварах, где продаются все спреи и кремы парижского шика. У меня сразу же возникло ощущение, будто я попал на концерт современной музыки, где с цепи сорвалась сотня обезумевших инструментов: настоящая какофония запахов. К основным аккордам примешивались многочисленные фальшивые звуки, к знакомым классическим нотам добавлялись крикливые, хмельное тут сталкивалось с пронзительным, а напыщенное — с откровенным диссонансом. Демонстрируя мне флакон в виденасеченной на квадратики гранаты, продавщица объясняла мне, насколько духи унисекс выявляют нынешнюю тенденцию. Если под унисексом надо понимать идею двуполости, то, по-моему, она достигла своего апогея в тот день, когда в холле отеля «Уолдорф Астория» в Нью-Йорке я наблюдал появление Марлен Дитрих в смокинге — она вся лучилась светом и смущала своей двусмысленностью. В духах, которые мне подсовывала продавщица, не было ничего еретического и отдающего серой, всего лишь желание маркетинга извлечь выгоду из беспокойства подростка, который оттягивает момент, которого так опасается, — когда он должен утвердить либо свою женственность, либо свою мужественность. Ни в коем случае нельзя дарить Луизе эту бездушную бурду и никакую другую из этих трехгрошовых поделок, которые скисают к середине дня и предают вас в наихудший момент. Вернувшись домой с пустыми руками — и успокоенный при мысли, что мир духов остался там, где я его оставил, — я снова открыл дверь своей мастерской, чтобы выйти из нее лишь через три дня.

Луиза спускается по лестнице в своем белом платьице со скошенным подолом. Она в нем словно Диана-охотница.

— Здравствуйте, мсье Пьер. Я иду в газетный киоск, вам что-нибудь нужно?

— У меня кое-что есть для вас.

Я протягиваю ей флакон. Ничего особенно сложного: безусловная нотка пчелиного воска и малая толика ацетата бензила, чтобы перекликаться с иланг-илангом. Это вернуло меня к станку. Как забыть пятьдесят лет ремесла? Бедное дитя, она ничего не понимает! В нескольких словах пытаюсь подвести итог жизни, наполненной алхимией и усердием. Она все еще ничего не понимает, но нюхает.

Готово дело, она смотрит на меня уже по-другому.

Я старик, у меня ломит поясницу и плохо со зрением, но на одно слишком короткое мгновение я стал в ее глазах исключительным, могучим и прекрасным.

***