Наша трагическая вселенная

Это было не совсем так. Я отвергала моду по собственному желанию. Впрочем, мне казалось, что я выгляжу неплохо в той одежде, которая у меня была: в трех парах джинсов — выцветших и потрепанных внизу, в джинсовой юбке, в четырех рубашках из органического хлопка, в нескольких черных футболках и паре черных кофт. Зимой я носила кроссовки, летом — шлепанцы. Если мне хотелось придать своему образу игривости, я надевала серебряные сережки в виде птичек. На случай вечеринки у меня имелась длинная черная юбка из лоскутков и еще «космическая материя», которую можно было использовать в качестве шали. Мой гардероб был ограничен, но я всегда тщательно отглаживала каждую вещь и свой туалет для воскресного вечера начинала продумывать за неделю. Брови я не выщипывала уже несколько лет, потому что однажды Кристофер застал меня за этим занятием и сказал: «Надеюсь, ты это делаешь не ради меня». Когда я спросила, что он имел в виду, он ответил, что женщина, выглядящая «естественно», гораздо сексуальнее любой из тех, что мы видим в рекламе: все они (а заодно с ними и я) выглядят глянцевыми и не такими, как надо; идеальная женщина, в его представлении, должна носить бесформенную одежду — хлопковую или джинсовую — и вечером, перед тем как пойти в паб, не переодеваться после рабочего дня, который провела, скажем, на фруктовой ферме или стройке. Духи ему тоже не нравились, как и макияж. «Мне нужна настоящая ты, Мег, а не красотка, вырезанная из картона». Он действительно сказал эту последнюю фразочку или я придумала ее сама? В любом случае, после того как я встретила в библиотеке Роуэна, я начала снова выщипывать брови. Не ради него, а так, по необъяснимой причине.

— Привет.

Тим покинул свой угол и теперь стоял у нашего стола с книгой в руках. Мне удалось разглядеть, что это был томик с письмами Чехова, который я назвала своей любимой книгой о писательстве, когда люди на прошлогоднем семинаре стали меня об этом спрашивать. Беша под столом зашевелилась, понюхала его ботинки, после чего отвернулась и снова уснула. Она уже рычала на него несколько раз и, видимо, сочла, что этого было вполне достаточно.

— Привет! — ответила я. — Я так и подумала, что под этим впечатляющим плащом — вы! Это — Либби. Либби, это — Тим Смолл.

— Вы не откажетесь, если я закажу вам еще выпить? — спросил он.

— Не откажемся. Нам по водке с тоником, — отозвалась Либби и, повернувшись ко мне, добавила: — Если ты, конечно, не против. Я больше не могу пить этот томатный сок.

— Да, спасибо большое, очень любезно с вашей стороны.

Тим принес наши напитки и еще один «Гиннесс» для себя и сел рядом с Либби. На нем была выцветшая рубашка для регби и джинсы, слегка протертые на коленях: Тим проводил много времени, стоя на них. Он был разнорабочим: собирал людям мебель и прибивал полки. От многолетней работы в саду и постоянных прогулок по болотам лицо у него стало морщинистым и увяло. На прошлогоднем семинаре мы в итоге почти весь первый день проговорили про сборные шкафы. Клэр, которая уже знала, о чем хочет писать, но не понимала, как все это структурировать (ради этого она и приехала на семинар), принялась задавать Тиму вопросы о разных необычных травмах, которые могут случиться, когда собираешь мебель, и тогда кто-то в группе сказал, что никогда не мог понять, в чем прелесть сборных шкафов, и большинство присутствовавших с ним согласилось.

— Но ведь в них столько логики, — сказал тогда Тим. — Конечно, я знаю, не все обязаны понимать, в чем их прелесть. И, конечно, я пристрастен, потому что меня-то эти шкафы кормят. Но, по-моему, сборная мебель — одно из величайших изобретений XX века. Все детали лежат в коробке, там же — рисунок предмета, который должен получиться, а также все, что необходимо для его сборки. Ты следуешь инструкции и в итоге получаешь то, что хотел получить. — Он посмотрел на меня. — Прошу вас, скажите, ведь и роман можно написать точно так же.