Наша улица (сборник)

Нет, Нотка видит, что со здешними ремесленниками каши не сваришь, они только и думают, как бы самим стать хозяйчиками. Он поедет в большой город, где рабочие не удовлетворяются словами - они действуют.

Все, что я наблюдал здесь, было далеко от того романтического представления, которое я создал себе о нелегальном кружке, прежде чем начал работать в нем: я был несколько разочарован.

Карпинский, по своему обыкновению, смеялся над моими сантиментами:

- А вы что думали? Обучая подмастерьев четырем правилам арифметики, собрались подкопаться под фундамент царского самодержавия? Нет, дорогой мой, чайной ложкой море не вычерпать. Конечно, обучать рабочих грамоте дело хорошее и полезное, но не этим вы расшатаете царский трон. Царизм нужно взорвать изнутри, и не азбукой, конечно, а динамитом, бомбами ..

- Не слушайте вы его полуанархистских бредней, - покраснев от досады, предупреждал меня Ноткин. - Грамота - это первый шаг рабочего к сознательности. Передавая рабочему свои знания, вы делаете очень нужное дело. Делайте это дальше, хорошо и с любовью, с сознанием, что вы исполняете свой долг перед рабочим классом.. Помните, что этой работой вы приближаете его к лучшему будущему.

Слова Ноткина производили на меня сильное впечатление. Выходит, что я не просто преподаю естествознание десятку парней - я веду рабочих к лучшему будущему, я делаю нужное дело, я выполняю свой долг перед рабочим классом...

Понемногу я начал совсем другими глазами смотреть на себя и на свою работу в кружке. "Американцы" мне стали дороги и близки, мы снова стали добрыми друзьями, как в былые детские годы.

Но вскоре случилось такое, что надолго оторвало меня от моих учеников и товарищей по кружку.

Однажды вечером, запыхавшаяся, в надвинутом на самые глаза платке, ко мне прибежала Груня - та самая, которая сдавала нам комнату для занятгй. Испуганная, еле переводя дыхание, она зашептала:

- У меня был Завьялов, жандармский вахмистр...

О вас спрашивал... О Рипсе тоже и о длинном Экштейне... Ой!.. И еще он хотел знать, ходят ли сюда, в классы, значит, студент Карпинский и второй... тот самый парень... Как его? Поднадзорный...

- Ноткин?

- Вот-вот, Ноткин... Так он его и назвал... "Кто, - говорит он, - к тебе сюда ходит и о чем здесь говорят?"

Ой, я чуть не умерла со страху... Только этого мне не хватало, чтоб ко мне приставал жандарм... Что вы говорите? Я разболтала? Пусть у меня рот перекосится, пусть у меня язык отсохнет, если я ему хоть слово сказала, этому борову! - клялась Груня. - "Ходили сюда, - говорю я, - бедные мальчики, и господин Рипс с господином Экштейном учили их читать и писать. Бесплатно, - говорю я, - учили. А дальше, говорю, знать не знаю и ведать не ведаю... Карпинского никогда в глаза не видела, а про Ноткина и слыхом не слыхала..."

- А кто здесь учится, он не спрашивал? - поинтересовался я.

- Нет. Он сказал, что придет еще раз и чтоб я никому ничего не говорила... Так я пришла вам сказать, что больше своей комнаты для классов не дам. Хотя бог свидетель, как мне, несчастной покинутой женщине с тремя крошками, нужны эти три рубля в месяц, которые вы мне платили за комнату.

Но она бы и за миллион не согласилась еще раз испытать такой страх. Сердце ее так колотилось, чуть не выпрыгнуло.

- Не бойтесь, вам ничего не будет, - успокоил я ее.

Это, видно, было для нее важнее всего. Груня спустила платок на плечи и свободно вздохнула.

- По моему женскому разумению, - заговорила она спокойнее, - я бы сказала, что Карпинский и тот, другой, как его... Ноткин, должны, мне кажется, на какуюнибудь минуточку уехать из города. Что-то уж слишком этот боров, жандарм-то, интересовался ими, холера его знает, чего ему надо от них! Они ведь никогда и в доме у меня не были... Но ничего, желаю этому борову так долго хворать, как долго он от меня слова о них не услышит... "Все, - говорю я, - приличные молодые люди. Дай бог, чтоб мои дети не хуже были... Сама, говорю, я их никогда в глаза не видала, но если целый город такого высокого мнения о них, то это, наверно, не зря... А дальше знать не знаю и ведать не ведаю .."

Как только закрылась за Груней дверь, я побежал к Ноткину.

Он хмуро выслушал меня и сказал:

- Этого надо было ожидать... Я же вам говорил, что обучение рабочих обыкновенной грамоте тоже рассматривается нашими милыми блюстителями порядка как политическое преступление.

Ноткин несколько раз прошелся по комнате и добавил:

- Боюсь, не наболтала ли чего-нибудь эта женщина с перепугу. Как бы то ни было, работу в кружке придется на некоторое время прекратить. Но это ничего. Дорогу к рабочему они нам не преградят. - Он упрямо поднял голову. - Пока держитесь подальше от меня. Когда можно будет возобновить занятия, я вам дам знать.

Я вышел от Ноткина с тяжелым сердцем. Никогда еще мои ученики и товарищи не были мне так дороги, как сейчас. Я почувствовал, как сильно мне будет не хватать работы в кружке.

1941

ГРЕТХЕН ИЗ ЗАРЕЧЬЯ

1

Отец ее был меламедом. Звали его Эле-Ицхок, для краткости - меламед Лицхок. Мать делала парики.