Наша улица (сборник)

С суковатой палкой в руке, с тремя баранками и засохшим куском сыру в одном кармане, с ножиком и куском пемзы в другом я шагаю по дороге, ведущей в Бранчиц.

С обеих сторон дороги тянутся широкие ровные поля и луга. Я не умею отличать одно растение от другого. Для меня здесь все рожь или трава зеленая, обрызганная синим, розовым, бело-голубым, усеянная белыми цветочкам"

с желтыми пуговичками посередине. И все это, такое светлое, живое, радует глаз. И все это источает удивительно сладкие запахи, которые я не знаю, как назвать. Я только знаю, что мне хорошо..

И все же что-то мешает мне в полной мере наслаждаться красивыми красками, пьянящими запахами и чувством свободы, которой я так жаждал. Уж очень маленьким и затерянным чувствую я себя в окружающем просторе.

Я шагаю по узкой тропинке на обочине дороги, и мне начинает казаться, что путь мой тянется очень долго, и кто знает, какие испытания ждут меня впереди... В душу закрадывается сомнение, правильно ли я поступил, удрав из дому. Что будет, когда там заметят мое отсутствие?

И что я скажу дяде Нафтоле и тете Либе? Как они меня примут? Не отправит ли меня дядя обратно домой е первой же оказией? - одолевали меня вопросы, над которыми я раньше не задумывался. Чем ближе я подхожу к лесу, тем неуверенней чувствую себя. Вокруг, правда, ясный день, но лес - это все-таки лес... За свои тринадцать лет я наслышался достаточно страшных историй о диких зверях и лесных разбойниках. Все это всплывает в моей памяти. Не только перед густым лесом я робею. Меня тревожит и возможная встреча с собаками и с деревенскими мальчишками, когда я буду проходить через деревеньку, лежащую на пути в Бранчиц.

"Может быть, вернуться домой, пока не поздно?"

Но я отбрасываю эту трусливую мысль, как отбрасывают ногой камешек с дороги: хорош путешественник, нечего сказать!

Ускоренным шагом, с отвагой, порожденной страхом, я вступаю в лес первые джунгли на моем длинном пути.

Лес вовсе не так страшен, как это кажется на расстоянии. В лесу продолжается та же самая дорога, она делит его на две половины. По обеим сторонам дороги стоят высокие прямые сосны. Одинокие березы, белые и стройные, качают ветвями с зеленой листвой, отбрасывают солнечные блики на песок. Живительная прохлада, щебетание птиц, лесные шорохи и звуки заставляют меня забыть страх, который мне раньше внушал лес.

Деревню я тоже прошел благополучно.

Бедная и беспризорная, как слепой нищий у обочины дороги, лежала маленькая белорусская деревушка у пыльного большака - низкие искривленные хатки с соломенными, опаленными солнцем, омытыми дождями и высушенными ветрами крышами, похожими на большие шапки, глубоко надвинутые на маленькие детские головки.

Стоял сенокос. Песчаной проселочной дорогой тянулись к деревушке телеги, груженные доверху сеном. На расстоянии колес не было видно, и казалось, что лошади запряжены не в телеги, а в стога. Наверху, на плывущем сене, сидели, свесив босые ноги с засохшей на них грязью, загорелые мальчишки в льняных рубахах. Любопытными взглядами провожали они чудного паренька, который один шагает по дороге, - панич не панич, - а потом отворачивались и причмокивали губами: "Но!" - не столько для того, чтобы поторопить лошадей, сколько для того, чтобы показать свое равнодушие ко мне.

В самой деревушке людей почти не было. Кое-где сидел на завалинке какой-нибудь дед в овчине и в валенках и грел на солнышке свое старое тощее тело. Там и сям глядели из-за плетней любопытные глазки беловолосых и русых детей с измазанными личиками. Закусив край рубашонки из домотканого полотна и засунув грязный пальчик в нос, стоял на самой середине улицы, как будто его там нарочно поставили, совсем крошечный мальчик. Его обнаженный, сильно вздутый животик, тонкие кривые ножки, большая круглая голова и худая, согнутая в локте ручка, с засунутым в нос пальчиком делали его похожим на маленький самовар с чайником наверху. Дремавшим в тени сарая собакам с посеревшей от пыли, взлохмаченной шерстью, видно, лень было даже тронуться с места, не то что полаять. Приподняв голову, чуть приоткрыв глаз и слегка порычав для порядка на прохожего, собака снова погружалась в дремоту, как бы давая понять, что свой собачий долг считает выполненным.

- Папич, дай баранку!

Девочка с двумя белыми, тоненькими, как мышиные хвостики, косичками протянула мне свою худую ручку; пара смеющихся голубых глазок, смотревших на меня из-за изгороди, как бы говорила: "Это я просто так, на всякий случай, я знаю, что баранок никто не дает". Навстречу мне попадались крестьяне на телегах. Они проезжали мимо не оглядываясь, словно я был обыкновенным пешеходом, а не отважным путешественником на пути к богатству и славе.

Когда добрых три четверти дороги остались позади, меня нагнал мужик на телеге. Сдержав живой бег пузатой клячонки, он спросил:

- Куда, хлопчик, идешь?

- В Бранчиц, к дяде.

- Не до Нахтоли часом? Ага, Нахтолю я знаю, как же, соседи, можно сказать. Ну-ка садись, подвезу. Только я сверну за версту до Бранчица. Там ты уж добежишь пешком.