Наша встреча роковая

– Но что же маме было делать? И другим тоже?! – завопила, потеряв самообладание, Нина. – Сидеть на месте и дожидаться, пока всех в подвалы посажают? Конечно, они со страху убежали!

– Это мы с тобой понимаем, сестра. А в ЧК не понимают. Вспомни, сколько здесь на Живодерке арестов было, всех на Лубянку перетаскали! Тебя – и то поволокли, не успела ты в Москве показаться! Даже бабку Стешу – и ту вызвали!

Несмотря на серьезность разговора, Нина невольно улыбнулась: цыгане до сих пор в красках рассказывали друг другу, как бабка Стеша, в прошлом – знаменитая певица Степанида Трофимова, всю жизнь пропевшая жестокие романсы для московских аристократов, прикидывалась в ЧК выжившей из ума таборной бабкой: «Ась? Сой? А-а-а, не-е, миленько, по-русски не знаем… Мы – цыганка, не понимаем по-русски… Хде? Третьего дни?.. Ни-и, дома не были… А сой-то было – вясна али лето?.. Зима-а-а… Так спали ж… Закон у нас такой, зимой – спать… Сой? Мы? Ни-и, родненький, мы не медведи, мы цыгане, люди дикие, ты себе там все как следоваит пропиши…»

– Нинка, если этот вечер в ЧК хорошо отпоем – нам от Советов веры больше будет, – внушительно произнес Мишка. – Они знать должны – цыгане с властью дружат.

– Морэ, но что же им петь?! – Нина в отчаянии запустила пальцы во встопорщенные короткие кудри. – Что?! Это же все-таки не солдатня в казармах! «Валенками» не отделаешься!

– Все то же самое, – отмахнулся Мишка.

– Ты ведь сам говоришь – нужно, чтоб они поняли, что мы до пяток советские… – Нина задумалась, морщась от соловьиного щелканья, перебивающего ее мысли. – Может, «Интернационал» им спеть?

– Можно на всякий случай… только кто его знает, кроме нас с тобой? – усмехнулся Мишка.

– Научим, ничего! – Нина одним прыжком оказалась за столом. – Ты сколько куплетов помнишь? Я – только первый, да еще в середке немножко!

– А я весь конец напрочь забыл, – сознался Мишка. – Принеси бумажки, запишем, а завтра с цыганами сражаться пойдем.

Скворечико оказался прав: битва на следующий день состоялась такая, что Большой дом дрожал каждым своим бревнышком.

– Я?! «Тырцанал»? Для Чеки?! – верещала на всю Живодерку Танька Трофимова, воинственно уткнув в бока кулаки. – Да вы ума лишились, милые мои?! Я за всю жизнь слов не выучу, их там как блох у собаки, и ни одного человеческого! Скворечико, миленький, ты башку мою пожалей, а! Давай я лучше «ура» кричать буду после каждой песни! Громко! Так постараюсь – по всей Лубянке стекла вылетят!

– Слыхал? – тихо спросила Нина у Мишки, который стоял посреди комнаты с листочком бумаги в руках и, чтобы не смеяться, делал вид, что старательно изучает текст «Интернационала». – Слов она не выучит! «За жаркий миг, за шепот сладострастья…» всю жизнь учила как миленькая, а теперь – не выучит… Ох уж мне цыгане… Лень-матушка вперед их всех родилась!

Остальные хористы только переглядывались и, понимая, что не родился еще тот, кто перекричит Таньку Трофимову в минуту ее вдохновения, благоразумно молчали.

За столом сурово откашлялся Танькин отец, дядя Петя, который до этого всецело, казалось, был поглощен настройкой своей знаменитой гитары, которую цыгане называли «душедергалкой».

– Ты, сорока, помолчи, не голоси на всю улицу, – внушительно произнес он, посмотрев на взъерошенную дочь хмурым взглядом из-под бровей. – И вы послушайте, что я скажу. Скворечико дело говорит. Он с этими красными всю ихнюю войну проскакал, и коли жив да цел остался, значит, дураком не был. И «Интырцынал» тебя, дуру, учить заставляет не для собственной радости. Поди, в солдатах той песни до тошнотиков наслушался. А господа наши сгинули и уж не вернутся… Пора бы вам, дурням, это себе в башку вбить. И начать по-советски жить переучиваться, коли не хотите детей своих голодом уморить. Скворечико, как думаешь, на сколько аккордиков эта песня ляжет?

И Нина поняла, что они с Мишкой победили.

Посовещавшись, романсов решили не петь вовсе: «Чеке господское не нужно». В арсенале хора имелись веселые, абсолютно благонадежные «Валенки», «Серьги-кольца», «Заморозил-зазнобил». Знаменитый Танькин романс «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру» Мишка, поколебавшись, решил все же оставить, но лишь после того, как буржуйское «к «Яру» заменили на народное «в табор». «Что ты, барин, щуришь глазки» и «Пара черных цыганских глаз» были отметены, несмотря на слезные причитания солисток, по причине старорежимности и упадничества.

– Ну, а ты пой, что всегда пела, – посоветовал Мишка взволнованной Нине. – Если они тут тебя знают и отдельной строкой приглашают, значит, им твои песни и нужны.

– Какие, господи?! – вскинулась Нина. – Сам же сказал – романсов не надо!

– Ну… тогда что велят, то им и споешь, – отмахнулся Мишка, которому в самое ухо визжала Танька, оскорбленная до глубины души тем, что ее лучшие романсы оказались ненужными.