Наше дело правое

Нет, не подумайте, я далек от мысли, что американцы — бессовестные трусы: бросили своих и слиняли. Совсем нет. Я представляю, какие трагедии разыгрывались на ходовых мостиках кораблей сопровождения, когда долг сталкивался с совестью. К чести янки, победил все-таки долг.

Я вызвался добровольцем — вылавливать прыгающих в воду врагов из ледяного моря и подбирать их с каменеющих от холода надувных плотиков.

Работа была не из легких. Мне достался надувной моторный катер «Зодиак» плюс пара толковых матросов. Каждому экипажу выдали счетчик радиации; свой я примотал изолентой возле штурвала, выставив громкость сигнала на максимум. Непрерывный треск здорово действовал на нервы, но не давал расслабиться.

Впрочем, я не то чтобы панически боялся. Напротив — исчезали последние сомнения, что неведомый дух, заключенный в «командирских» часах, снова хранит меня.

Я успел сделать три рейса, когда по радио на выделенном канале прозвучали позывные адмирала и приказ — всем спасательным командам немедленно вернуться на корабли.

Как раз в это время большая группа — человек десять — сиганула из ангарного проема авианосца прямо в воду, не озаботившись хотя бы сбросом спасательных плотиков. До места их приводнения было всего метров двадцать. Уже взяв курс на «прыгунов», я обнаружил причину срочности поступившего приказа об отходе.

Борт исполинского корабля — прямо над нашими головами — стремительно чернел; дымилась отслаивающаяся краска. Появлялись раскалившиеся докрасна пятна обнаженного металла.

И все же я не изменял курс. Может, все еще верил в свою удачу, а может, отчетливо представлял бессонные ночи, наполненные криками варящихся заживо людей за кормой «Зодиака»…

Вода действительно начала парить; еще немного — и у борта авианосца повис такой туман, что ориентироваться приходилось по компасу да на звук корабельных сирен. Счетчик радиации нервно трещал, все громче и громче.

Этих десятерых мы вытащили.

Неисправный реактор так и не взорвался, хотя по всем канонам должен был. Меня это не удивило.

До сих пор не знаю, сколько людей осталось на борту радиоактивной громадины. Давно мог бы узнать — не хочу. Принципиально не слушаю новостей, где могут сказать количество погибших и пропавших без вести.

Тогда, стоя у штурвала «Зодиака», я думал только о тех, кого удалось выловить. Три рейса и человек сорок спасенных. Не густо, но лучше, чем ничего. Гораздо лучше.

Странно, но в те минуты совершенно не вспоминалось о возможной войне и собственной гибели в покореженном железе. Я смотрел на несостоявшихся врагов — и думал только о человеческом. Например, вот с той симпатичной американкой мы могли бы жить вместе… почему бы нет? Подойти, познакомиться, забыть обо всем — ради жизни. Уехать куда-нибудь подальше. Хоть бы и в Новую Зеландию. Работать в порту. Нарожать детей. Ждать внуков.

Американка посмотрела на меня странно глубоким взглядом, словно догадавшись о моих не очень-то уместных мыслях. Я смутился и отвел глаза — в ответ на ее робкую улыбку. Она неплохо держалась — разговаривала с теми, кто вот-вот готов был свалиться в шок, даже пыталась шутить вроде…

Я дал себе обещание все-таки познакомиться с ней; не сейчас, разумеется. Позже, на борту. Или по возвращении в Североморск…

Только под теплым душем в дезактивационной я почувствовал, как вымотали меня последние сутки. Судя по индивидуальному дозиметру, дозу я схватил совсем небольшую. Что ж. Значит, еще есть шанс иметь красивых и умных детей.

Кое-как добравшись до каюты, рухнул на койку и вырубился, забыв про завтрак. Но перед тем, как окончательно провалиться в сон, почему-то увидел лицо той американки.

Проснувшись всего через пару часов, я почувствовал себя неожиданно свежим и бодрым. Привел себя в порядок: тщательно выбрился, помыл голову холодной водой из бачка, освежил кожу лосьоном после бритья. Еще не вполне понимая, что делаю, я направился на верхние палубы носовой башни, в лазарет. Знакомиться.

На палубе повстречал Саню; с первого взгляда было понятно, что друг не настроен на общение. Он был смертельно бледен, а в глазах повисла прямо-таки смертная тоска. Я поздоровался, потом положил руку ему на плечо, постоял так молча пару секунд.

— Справишься? — спросил я, убирая руку.

— Справлюсь, — ответил Саня, улыбнувшись. Эта улыбка, вроде бы и искренняя, все же выглядело жутковато на его осунувшемся лице. — Слушай, там… не надо туда. Там все мрут, — добавил друг, когда я уже отвернулся, чтобы уйти.

Вместо ответа я кивнул.

У лазарета меня встретил один из корабельных медиков. «Доброволец? — спросил он, тут же схватил меня за руку и буквально впихнул в помещение. — Тебе туда!» Мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать его указанию.

…Тот день в лазарете напомнил мне, насколько это серьезно — радиация.

Я работал часов двенадцать, пока не свалился с ног, — забыв и об обеде, и об ужине. Глядя на язвы, подставляя ведра под кровавую рвоту, гнал из головы мелкую, предательскую мысль: «Я! Я! Я это сделал, люди! Я — и моя мертвецкая удача!»