Наше лето

Я повела обеих в комнату, где провела почти каждую ночь из первых восемнадцати лет жизни.

Комнату, где буду сегодня спать.

Маленькое убежище.

Или нет.

– Даниэлла, – окликнула Джинси, застыв посреди комнаты. – Что-то изменилось с тех пор, как ты тут жила?

Я огляделась. Пушистый розовый ковер.

Выставка кукол на розовом покрывале.

Вышивка с розово-фиолетовой бабочкой на стене, моя единственная неудачная попытка заняться рукоделием.

Качалка, в которую я не могла втиснуться лет с пяти.

– Нет, – ответила я. – Не совсем. Все почти так, как до моего отъезда в колледж. Тогда мне было восемнадцать. Если не считать плаката с ночным Парижем. Я купила его после второго курса.

– А твой отец не хотел переделать ее, ну, скажем, в комнату для теле– и видеопросмотров? – спросила Джинси.

– Нет. Он поставил и телевизор, и видео в комнату Дэвида. Можем позже посмотреть DVD.

– Совсем как в моей семье, – вздохнула Клер. – Комнаты моих братьев переделаны в гостевую спальню и кабинет матери. Она занимается благотворительностью, много работает: всякие организационные дела, сбор средств и тому подобное. Все кубки и награды братьев выставлены в библиотеке и кабинете отца. А остальные их вещи отнесли на чердак. Но моя комната осталась в неприкосновенности. Иногда…

Она осеклась.

– Что? – не выдержала я. У меня была собственная теория относительно того, почему мою комнату превратили в музей.

Клер пожала плечами:

– Иногда мне кажется, что родители ожидают от меня какого-то грандиозного фиаско. После провала я должна, рыдая, ринуться домой и прожить с ними всю свою одинокую несчастную жизнь. Старая дева в поблекшей розовой комнате…

– Возможно, это говорит твой комплекс неполноценности, – заметила Джинси.

– И откуда, по-твоему, взялся этот комплекс? – огрызнулась Клер.

Я выглянула в коридор убедиться, что мы одни.

– Ну, – прошептала я, – и я думаю, родители хотят, чтобы я вернулась домой и жила с ними. Не навсегда. Только до того момента, пока они подыщут мне хорошего мужа. Пока мы не купим дом на другой стороне улицы… Наверное, мои родители не хотят ничего менять в этой комнате, чтобы дать мне знать: это мой дом. И я всегда могу сюда вернуться. Если вдруг сойду с ума и решу уехать из Бостона.

– По-моему, это трогательно, – кивнула Клер. – Твои родители действительно любят тебя.

Джинси провела пальцем по полке, уставленной игрушечной мебелью.

– Смотри! Ни пылинки! Твоя мать держит комнату в полном порядке!

– А твоя комната? – вдруг спросила я.

– Да, Джинси! Расскажи нам. Твои родители тоже все сохранили?

Джинси презрительно фыркнула. Но мне показалось, что за внешней бравадой кроется неподдельная боль.

– Как бы не так! Едва я закрыла за собой дверь, мать сложила все мои вещи в коробки и отправила в подвал, где все, разумеется, начало плесневеть. А мою спальню превратила в комнату для рукоделия. По крайней мере так она называется. Когда я в последний раз приезжала домой, швейная машинка была покрыта трехдюймовым слоем пыли. Главное, теперь это ее владение. Она перетащила туда свое барахлишко и, клянусь, даже спит почти всегда там, а не в спальне. Вряд ли она питает особую любовь к отцу. Да и не любила она его никогда.

– О, Джинси, – с чувством воскликнула Клер, – это ужасно! А где же ночуешь ты, когда приезжаешь домой?

– В подвале. На раскладушке, рядом с полусгнившими коробками, где лежат мои шмотки. Это одна из причин, почему я так редко бываю дома.

Что могла я сказать в ответ на эту жуть?

– Девочки! – Мама поспешила на выручку.

– Мы здесь, ма! – откликнулась я.

– Я только что испекла восхитительное печенье! – объявила сияющая ма, появляясь в дверях. – Горяченькое. Прямо из духовки. Не хотите пойти перекусить? – С этими словами она деловито пощупала руку Джинси: – Вы слишком худенькая, юная леди! Идите-ка подкрепитесь.

Вот она, одна из причин, по которой я уехала в Бостон.

– Ма! Не критикуй ее!

Джинси пожала плечами:

– Я ничуть не обиделась. Я и вправду тощая. И если немного не поправлюсь, к сорока годам буду страшна как смертный грех. Так что немедленно идем, попробуем печенье.

– Спасибо, миссис Лирз, – поблагодарила Клер, пока мы тащились по оклеенным новыми обоями коридорам вслед за матерью. – Обожаю домашнее печенье. Мой жених не сладкоежка, а мне лень печь только для себя…

Я улыбнулась, заходя на кухню. И сказала себе: «Даниэлла, не знаю, как это случилось, но ты обрела двух потрясающих подруг».

ДАНИЭЛЛА ПОПЛАЧЬ, ЕСЛИ ХОЧЕТСЯ

Мой тридцатый день рождения отмечали в ресторане «Капитан Эль», терраса банкетного зала выходила на Саунд.

Мои родители сняли на четыре часа зал «Морская раковина»: довольно дорогое удовольствие. Несколько лет назад здесь справляли свадьбу моей кузины Мины, так что мы прекрасно помнили этот зал. Особое впечатление на меня произвели дымчато-розовые обои.

Родители наняли на вечер свой любимый оркестр, «Джонни-бэнд», с просьбой играть классические номера вроде «Сэтин-долл» и такие хиты вечеринок, как «Селебрейшн».