Наше небо

— Сильно дергаете, товарищ Кайтанов, — говорит Мухин, и новый взрыв хохота потрясает аудиторию.

«Напетлил»

В 1931 году, окончив школу, мы — молодые летчики — разъехались по частям.

Сколько радостного ожидания! Все в новом обмундировании, в скрипящих, пахнущих свежей кожей портупеях, бодрые, подтянутые.

В части встретили нас прекрасно. Командиры заботливо объяснили «молодым» их обязанности, а вскоре включили и в полеты.

Среди нашей пятерки в часть прибыл летчик Тихонов, очень удалой парень. В первый же полет он поднялся на новой боевой машине и сразу завоевал авторитет у командования. Через несколько дней он уже принимал похвалу как должное. Самоуверенность и гордость росли пропорционально успехам.

Тихонов великолепно знал технику пилотирования, чему мы все четверо втайне завидовали. Каждый хотел чем-нибудь да перещеголять товарища.

Однажды Тихонов вылетел с заданием произвести три петли, два переворота и пару мелких виражей. С любопытством мы провожали машину и следили за ней в полете. Вот Тихонов дает газ, делает петлю, другую… Каково же было наше удивление, когда вместо трех петель он сделал их восемь штук.

Прекрасно приземлившись, летчик подошел к командиру, который, вместо того чтобы наложить взыскание за неточное исполнение приказа, ограничился только предупреждением. Я стоял в стороне, смущенный таким недопустимым добродушием.

На следующий день, отлетев подальше, я сделал одну за другой девятнадцать петель и, как ни в чем не бывало, пошел на посадку.

Этот полет дал мне глубокое удовлетворение. Больше я Тихонову не завидовал.

Когда, возвратившись из очередного полета, Тихонов принимался, бывало, рассказывать товарищам о своем мастерстве, я неизменно торжествовал, хотя тайны своей никому не выдал.

«Посочувствовал»

Мне предстоял полет на полигон в паре с пилотом Крюковым. Мы должны были произвести бомбометание макета артиллерийской батареи, а вслед за этим буксировать конуса для воздушной стрельбы.

На моем одноместном самолете были учебные цементные бомбы. Выйдя на цель, я на высоте четырехсот метров круто задрал машину и, когда скорость начала затухать, быстро сунул ручку от себя. Самолет вошел в пикирование под углом, примерно, в восемьдесят градусов. Впившись глазами в оптический прицел, я нацелился в центр батареи и, когда до земли осталось не более ста метров, сбросил первую бомбу. Вслед за этим вырываю ручку на себя и слежу, как машина, круто переламываясь, снова набирает высоту. Одновременно замечаю дымок. Это первая бомба ударила метрах в пятнадцати от батареи. На втором и третьем заходе точность попадания значительно улучшается, а четвертой бомбой я попадаю в самый центр батареи.

Весьма довольный таким результатом, набираю высоту, отхожу в сторону и, распустив конус, даю возможность Крюкову отстреляться. Он делает это отлично, и мы считаем основное задание выполненным. Остается стрельба по наземным мишеням.

Сильно пикируя, точно желая изрешетить цель, Крюков вырывает самолет почти у земли, свечой летит вверх, и вдруг я вижу, что у его машины останавливается винт. Затем самолет снижается к земле, касаясь ее, подпрыгивает раз, другой и, поломав шасси, останавливается.

Неудача товарища меня очень волнует. Я брею над выступом леса, снижаюсь к кустарнику, куда шлепнулась боевая машина, и вижу Крюкова, отстегивающего привязные ремни. Он неторопливо снимает парашют и, выбравшись на землю, сокрушенно ходит вокруг самолета, совершенно не обращая внимания на мое беспокойное кружение.

«Сильно подломался», — думаю я и, желая лучше рассмотреть поломку, спускаюсь все ниже и ниже к земле.

Тупой толчок внезапно встряхивает меня, и я чувствую, что самолет сорвал вершину ели… Мгновенно сообразив, в чем дело, я разворачиваюсь на аэродром, чтобы доложить о случившемся. Нарочно сажусь дальше от «Т», где много народу. Не заворачивая на взлетное поле, рулю к старту.

— Шасси! — кричу я технику, бегущему мне навстречу.

Тот с одного взгляда понимает, в чем дело, и, подбежав к машине, с трудом вытаскивает огромную лапу ели, застрявшую в шасси. Затем мы быстро вкатываем самолет в ангар.

Встреча с Крюковым происходит через каких-нибудь час-полтора. Повреждение машины оказывается незначительным.

— Ну, как ты? — бросает он мне навстречу.

— Нормально. А ты?

— Пустяки. Вот я за тебя боялся, когда ты резал верхушку ели. Да, — продолжал Крюков, — до земли было далеко, а смерть уже держала тебя за горло.

Написали в газете

На любом аэродроме имеются свои «болельщики». Самые неодаренные пилоты обнаруживают редкую способность критиковать товарищей.

Небольшая группа летчиков, собравшись на красной черте аэродрома, обсуждала случай, описанный в газетах. Летчик соседней части лейтенант Кротов на истребительном самолете произвел посадку с оборванным амортизатором на правой лыже так, что последняя встала вертикально, без повреждения для самолета.

— Ну, и что же тут удивительного? — сказал пилот Гольцев. — Если когда-нибудь у меня произойдет такая поломка, я сделаю то же самое. Пусть обо мне тоже напишут в газетах.