Наше преступление

Случилось, что значительного размера венгерский кавалерийский разъезд, видимо производивший форсированную разведку, подошел, по понятиям отца, слишком близко к месту расположения Штаба. Отец так стремительно атаковал «превосходящие силы противника», что уцелевшая часть их обратилась в бегство. Оказалось, что Ген. Брусилов лично наблюдал эту стычку и спросил кого-то из штабных офицеров, что это за сорви-голова так раскрошил венгерцев? Узнав, что Родионов, поинтересовался, не автор ли «Нашего преступления» и, получив утвердительный ответ, распорядился сейчас же пригласить отца к себе. Отцу же сказал, что в лихих рубаках у нас недостатка нет, а автор «Нашего преступления» всего лишь один, и что он, Брусилов, за этого автора перед Россией отвечает. Тут же предложил ему взять в свои руки никудышний «Армейский вестник» и сделать его печатным органом, достойным этого названия. Во что отец превратил его, вскоре узнала не только Армия, но и вся, имевшая отношение к войне, Россия.

Революция застала его в чине полковника, имевшего ордена Св. Станислава, Анны и Владимира, все с мечами, т.е. за боевые заслуги. Ген. Брусилов, а потом и Атаман Краснов, предлагали отцу генеральство, но он предпочел оставаться полковником императорского производства. Временному Правительству он даже не присягал: во время присяги Штаба распоряжался кинооператорами и фотографами и таким образом уклонился от бесславной формальности.

Во время печальной памяти «керенщины» Временное Правительство прислало кн. Львова с поручением ознакомиться с настроениями войск на фронте. В «Новом Русском Слове», если не ошибаюсь, в пятидесятых годах, была об этом заметка, в которой, со свойственной этой газете полуправдивостью, было сказано, что кн. Львов, спросивший какого-то казачьего офицера, не знавшего, кто с ним говорит, как бы он отнесся к приезду на фронт Керенского, получил ответ, что он повесил бы его на первой же осине. Неправда заключается в том, что кн. Львов не знал, что разговаривает с редактором «А.В.», отлично осведомленным о том, кто и почему говорит с ним. Я слышал от отца о приезде кн. Львова и о его разговоре с ним по крайней мере за пару десятков лет до появления статьи в «Н.Р.С.», а также неоднократное выражение сожаления, что ни кн. Львова, ни самого Керенского никто вовремя не повесил.

Отец участвовал в «заговоре» Ген. Корнилова, вместе с ним сидел под арестом в Быхове и вместе с ним проделал «Ледяной Поход», за который имел знак отличия I степени: меч в терновом венце на Георгиевской ленте. Когда после смерти Ген. Корнилова под Екатеринодаром возглавивший Белую Армию Ген. Деникин распорядился оставить раненых, отец пришел к нему и заявил, что это деморализует Армию, что солдаты и офицеры, зная, что в случае ранения будут оставлены на растерзание большевикам, станут стремиться не в бой к победе, а к укрытию от опасности, почему и он считает наше дело проигранным. Деникин ответил, что это Армия добровольческая, что отца в ней насильно никто не удерживает, но что и критиковать распоряжения Главнокомандующего ему никто не предлагал. При первой же возможности, т.е. как только Армия пробилась из окружения, отец ее оставил.

Знаю, что как-то отец был контужен, но было это в Императорской или Добровольческой Армии, не могу вспомнить. В Новочеркасске, при атаманстве Ген. Краснова, отец был Директором Донского Телеграфного Агентства и редактором-издателем журнала «Часовой».

Во время войны и в первое время после революции семья оставалась в материнском имении «Устье», в Боровическом уезде Новгородской губернии. В отцовские руки оно пришло в самом плачевном состоянии: заложенное и перезаложенное в Дворянском банке. Да и вообще 100 десятин в тех местах никаким богатством не были. Но отец принялся за разработку недр: глина пошла на боровический гончарный завод, уголь – на железнодорожную ветку, соединявшую Боровичи с Николаевской Ж.Д., и дела развились так, что в Петербурге круглый год содержалась 14-комнатная квартира на Кирочной ул., т.е. в действительно хорошем районе города, хотя пользовались ею лишь в зимний сезон, большую часть года живя в имении. Сколько вольнонаемных шахтеров работали у нас, не знаю, но военнопленных было 400 человек. Бюджет семьи составлял 20.000 руб. в год, но знаю, что до получения доходов от «Нашего преступления», т.е. до 1909 года, материальные затруднения бывали значительными.

На устьинскую жизнь революция сперва никак не повлияла, но вот вдруг от отца из Москвы пришла неожиданная и категорическая телеграмма: собрать детей и самое необходимое и, во что бы то ни стало, в 3 дня быть в Москве. Указывался и маршрут по городу через Марьину Рощу, в дом Страхового О-ва у Никитских Ворот, в квартиру бывшей жены отца. Мать, петербурженка, Москвы совсем не знавшая, опасалась ехать «через какую-то рощу», но телеграмма выбора не оставляла...