Наше преступление

– Оправляется, жаланный, – покачав головой, без слез промолвила Акулина, строго погрозила глазами всхлипывающим детям, осторожно, с молитвой скрестила руки на груди умирающего и, встав лицом к привешенному в углу почерневшему образу, начала шептать молитвы. Елена, Маша и Афонька тоже стали креститься.

Катерина вышла из больницы ровно в четыре часа, а в исходе пятого Иван вдруг рванулся и затрепетал на кровати. Невидимый и близкий, убедившись, что Иван добровольно не уходит, силой стал тащить его, и это было самое страшное мгновение в жизни Ивана. В отчаянии и ужасе он боролся изо всех сил, но невидимый и близкий оказался куда сильнее и одолел и вырвал Ивана. И, уже выходя совсем, Иван узнал, что невидимый и близкий был никто другой, как он сам, и удивлению его не было предела...

То, что минуту назад называлось Иваном, теперь, вытянувшись во весь огромный рост, с открытым удивленным ртом и остекленевшим, испуганным глазом лежало на кровати, прикрытое одеялом.

XXII

ван умер в субботу. Два часа спустя скончался и парень с перерезанным горлом.

Трупы их вынесли в мертвецкую, находившуюся во дворе. Труп Ивана положили на большом, длинном столе, посреди мертвецкой, а труп зарезанного парня – у стены на деревянную койку.

В воскресенье утром туда пришел уездный врач – старый, армянского типа господин, с короткими, седыми бачками, подстриженными в виде сосисок.

С ним был следователь, лысый ординатор больницы и два фельдшера.

Седой господин, оседлав горбатый нос pince-nez в золотой оправе на черном шнурке, с бумагой и карандашом в руках, расположился в святом углу, под большой иконой, у столика, перед запыленным и закапанным воском, большим церковным подсвечником с толстой, белой свечой, на которой виднелось овальной формы изображение в красках какого-то святого. Перед изголовьем трупа Ивана в камине весело потрескивали разгоревшиеся дрова, красноватым пламенем освещая часть грязного, залитого водою пола.

Один фельдшер в белом халате, черноглазый, с оливковым цветом лица, с тонкими черными усиками, франтовато завитыми в колечки, острым, небольшим ножом резал труп Ивана, другой подавал ему воду и инструменты, уездный врач осматривал разрезанные члены, иногда советовался с ординатором и следователем и заносил свои заключения на бумагу.

Сначала разрезали грудь, осмотрели легкие и сердце, потом перебрали кишки и грудобрюшную преграду, наконец фельдшер, отделив при помощи ланцета кожу вместе с волосами от головы, тоненькой острой пилкой стал пилить череп...

Пилка в опытных, ловких руках, блестя, как змейка, с неуловимой быстротой скользила, врезываясь в кость и производя неприятные звуки, подобные лязгу ножа по тарелке...

В понедельник приехали с пустым гробом Акулина и Катерина. Администрация больницы выдала им останки Ивана.

Демин с больничными служителями обмыл труп покойника, положил его в гроб, накрыл гроб крышкой, поставил его с служителями на телегу и крепко прикрутил его веревкой к дрожинам.

– Ну, так ладно будет, не сорвется, – несколько раз повторил Демин, с разных сторон заходя и любуясь своей работой.

Бабы с Машей и Афонькой тихим шагом повезли покойника через город, а Демин побежал в кабак выпить сотку, пообещав бабам догнать их на дороге.

В этот же день утром следователь, не найдя достаточных улик против убийц, сделал постановление об освобождении их из-под ареста.

Выйдя из тюрьмы – двухэтажного дома обыкновенного городского типа, обнесенного частоколом и стоявшего на берегу реки, парни зашли в ближнюю пивную лавку. Настроение у них было вначале ликующее и задорное, но они сдерживались. Оттуда уже немножко под хмельком они зашли в другую знакомую пивную в предместье. Теперь они были убеждены, что власти одурачены ими, что им сам черт не брат, и так как выпитое вино развязало им языки, то они открыто похвалялись этим друг другу. В их невежественных, чадных от беспросыпного пьянства головах сложилось убеждение, что и в будущем, какие бы гадости они ни натворили, им все так же легко сойдет с рук, как сошло это дело, а что оно уже сошло, они в том не сомневались. Сашка ходил гоголем.

– А што, робя, не верили? – говорил он. – Я сказывал, что четыре-пять ден продержат, а там выпустят. Вот и вышло на мое... Уж я эти дела хорошо знаю.

– И Федька, проклятая его душа, с носом остался, –заметил Лобов. – Думал, ежели донесет, так-так ему сычас и поверили. Как же, черта с два поверили... Погоди, еще доберемся до тебя!..

– В эфтих делах следователь всему голова, – продолжал поучать Сашка. – Как ён повернет, так суд на том и постановит. А уж ён бы нас не выпустил, ежели бы мы были виноваты. А то против нас улик нетути. Чистая работа!

В пивной предместья у них чуть-чуть дело не дошло до драки с сидевшими тут мещанами, которых парни ни с того, ни с сего стали задирать, и только вмешательство знакомого им хозяина трактира предотвратило кровавое побоище. Отсюда они вышли красные, пьяные и буйные.

Со времен только что минувшей революции чернь городов и деревень чувствовала себя хозяином положения, а власти и полиция, как огня, боялись буянов.