Наше всё. Футбольная христоматия

 Теперь подведем итоги. Промежуточные-то я подводил не раз. В общем-то ничего с тех пор не изменилось. Реализовал я себя от силы на пятьдесят процентов. К сожалению, это обычное для России явление — под знаменами главной дружины многие блекли и полностью свои возможности не раскрывали. Причины у каждого свои, но есть одна универсальная, с которой большинству так и не суждено было справиться. — это гипертрофированное чувство ответственности. Наше поколение воспитывали так, что в сборной нельзя рисковать. Здесь ты отвечаешь за страну. Цена каждой ошибки возрастает в несколько раз, так как в отличие от клуба тут катастрофически мало игр, и времени на исправление ситуации может не остаться. Психологически это накладывает о-го-го какой отпечаток. В каждом эпизоде ты стараешься подстраховаться. Надежность возводишь в десятичную степень. Естественно, со стороны это выглядит как-то угловато, да и внутренне ты сам собой бываешь доволен редко. Часто после матчей национальной команды я корил себя за то, что пошел на поводу у обстоятельств, поддался всей этой атмосфере и частично наступил на горло собственной песне. Неоднократно в моем сознании всплывали эпизоды, когда я мог сыграть на грани, проскочить по тоненькому лезвию бритвы и создать голевой момент, но вместо этого одергивал себя и действовал наверняка.

 Игра в сборной — это какой-то массовый психоз. На том же моем единственном чемпионате мира мы все безумно хотели себя проявить, но, выходя на поле, дружно зажимались. И зажимы эти были такими сильными, что они помогали нашим соперникам.

 Я не раз и не два пытался понять, как же с этим «безобразием» бороться. Дело 8 том, что мы, игроки 1968–1978 годов рождения, застали время октябрят и пионеров, в нас успели вбить понятие «государственной важности». В принципе «накачка» предыдущих поколений была еще более существенной, но тогда все было стабильнее. Мы же неокрепшими попали в самую настоящую мясорубку смены государственного строя. Нам, недополучившим футбольного образования и оказавшимся на передовой развала спорта, пришлось двигаться вперед, опираясь на то, что в нас уже было заложено. И это чувство ответственности за коллектив было одним из самых крепких. Чтобы преодолеть столь жуткий психологический барьер, нам необходимо было победить в каком-нибудь крупном турнире или раза три в течение короткого срока положить на лопатки команды уровня сборной Франции. Но не сложилось, что, впрочем, и неудивительно.

 Вот почему Сычев столь ярко дебютировал в сборной, почему Аршавин и Акинфеев творили там чудеса? Мало того что они раскрылись в том возрасте, в котором еще не умеешь признавать авторитетов, так они еще и воспитывались в ту эпоху, когда человека учили ставить собственное «я» на первое место. Жизнь вынуждала их грызться прежде всего за самих себя, и такая дерзость им помогала. И пускай эти ребята, быть может, где-то уступают своим предшественникам, у них все-таки больше шансов, чем у нас, на то, чтобы выстрелить по-крупному.

 * * *

 Кстати, скованность в сборной мешает не только на поле, но и в повседневной жизни. Девяносто девять человек из ста поначалу обязательно чувствуют дискомфорт, и от этого никуда не деться. Я, например, парень общительный, без комплексов, стабильным игроком национальной команды стал в 1999 году, в возрасте двадцати трех лет. В сборной были тот же главный тренер, тот же административно-медицинский штаб, та же атмосфера и практически те же люди, что и в клубе. Казалось бы, никакой разницы. Помнится, я внушал себе, что мне под национальными знаменами так же уютно, как под «красно-белыми», хорохорился перед журналистами. Но на самом деле по-настоящему уютно мне не было. Возможно, тогда я просто боялся сам себе в этом признаться, но теперь-то я дорос до того, что могу признаться себе в чем угодно. Да, были какие-то периоды, в том же 1999-м, в 2002-м, когда я морально не загонял себя ни в какие рамки, но то лишь эпизоды. После же ухода из сборной Олега Романцева к состоянию психологической легкости в сборной я больше не приближался ни разу. То есть речь идет не о том, что я чего-то там боялся или сторонился людей, а о том, что душа не пела. Вообще после отставки Олега Ивановича для меня начались очень серьезные испытания. Вполне логично сложилось твердое мнение, что я, скорее, художник, чем ремесленник. Сегодня я с этим уже не соглашусь, поскольку стал игроком разноплановым. Впрочем, сейчас не о моем видении, а о стереотипах. Так вот, ремесленники нужны всем и всегда, и подходят они под любую концепцию. Такие же «специфические» игроки, как я, не у всех тренеров могут быть востребованы. И хоть в том же 2002-м никто из специалистов не представлял состав сборной без меня, я догадывался, что в видение футбола Газзаевым могу не вписаться. Как бы то ни было, почти сразу у меня возникли проблемы с передней крестообразной связкой. Потом я долго лечился, а Валерий Георгиевич меня поддерживал в прессе, говорил, что на меня рассчитывает. Не исключено, что лукавил, но тогда я ему за это лукавство был благодарен.