Наше все

— Бытовые и материальные условия не скудные?

— Более чем удовлетворительные.

— Они любят своего ребенка?

— Очень!

Так некоторое время они играли в словесный пинг-понг, пока специалист по детской психике, сама в недалеком прошлом ребенок, не спросила прямо:

— Чем объяснить, что вы, бабушка, воспитываете ребенка, а не они, папа и мама?

У нее даже очки запотели от интереса. Как же! Случай! В диссертацию может войти!

— Так получилось! — ответила Анна Ивановна сурово, давая понять, что откровенничать не собирается.

Великим педагогам, у которых не было собственных детей, и психологам, которые вчера кушали в слюнявчиках, Анна Ивановна не доверяла.

Хотя никакого секрета нет.

Через три недели после рождения Насти стало ясно, что только бабушка Аня может с ней справиться. Неделю невестка с новорожденной лежала в роддоме. Вторую неделю сын, невестка и ее родители сходили с ума и каждые три часа вызывали «скорую» — ребенок орал, синел и корчился. На третью неделю Анна Ивановна стала приходить к ним и брать Настю на руки — ребенок мгновенно успокаивался, потешно чмокал губами. Остальные домочадцы тут же падали замертво, получив заветный отдых.

Жизнь Анны Ивановны превратилась в кошмар и гонки на выживание. Она работала в библиотеке горного института (двадцать пять лет стажа!), но теперь спала на службе — от звонка до звонка, от лекции до лекции. Во время лекций студентов немного, напарница справлялась, а завбиблиотекой привалится к стеллажам и дрыхнет. Звонок — сомнамбулой тащится на прием заказов. Гонг на лекцию — в закуток спать. После работы — к Насте, там все на последнем издыхании.

И так до восьми Настиных месяцев. Она уже стояла в кроватке. Ручками за перила уцепится — не оторвешь. И вопит! Мама, папа, бабушка, дедушка чего только не предпринимали! Кукольный театр перед ней разыгрывали, чтобы ложку каши уговорить съесть. Честно сказать — по попе младенца шлепали. Бесполезно! Анна Ивановна приходит — голодного ребенка накормит, укачает. Всем благодать, но попробуй Настю с рук спусти — мгновенно учует и рев поднимет.

Сыну и невестке Анна Ивановна заявила:

— Больше не могу! Я хочу спать! Хронически и всегда! Я устала жить в чужой квартире. Хочу домой! Переезжайте с ребенком ко мне. Конечно, в однокомнатной тесно. Перейду на полставки, через день работать. Я — на кухне, вы — в комнате. Но! Спать по-человечески!

Потом Анна Ивановна вовсе с работы уволилась, а невестка на свою вышла. Ребята в большую квартиру тестя вернулись. Бабушка с Настей вдвоем зажили.

Ни в какую астральную или прочую хиромантскую связь между людьми Анна Ивановна не верила. Образование у нее строгое, геологическое, мировоззрение абсолютно материальное. Но между ней и Настенькой… Как между частями растения — старый корень и молодой побег, единый организм. Хотя ссорились и любились они пятьдесят на пятьдесят. Равное количество времени ругались и блаженствовали.

Личную жизнь бабушки внучка своими младенческими ручонками обратила в прах — с полного благословения Анны Ивановны, конечно.

С мужем Анна Ивановна разошлась, когда сыну десять лет исполнилось. Муж, геолог, все по экспедициям, в поле работал. А ей деться некуда — сын! В библиотеке трудилась, сына из школы в спортивную секцию каждый день возила. Муж «в поле» нашел себе другую подругу. Разошлись они как бы культурно, без истерик и дележа имущества. Но для Анны Ивановны удар был! Два года себя не помнит — призраком прожила. Потом появился у нее мужчина. Доцент их института, с кафедры радиоактивных минералов. Роман был не африкански страстный, а теплый и душевный, на многие годы. У него жена была очень больна. Диабет с осложнениями. Умирала десять лет, бедняжка. Это отдельная история — когда искренне желаешь человеку здравствовать и невольно ждешь его смерти.

В то время как доцент овдовел, у Анны Ивановны уже Настя на руках была. Он не бросил Анну Ивановну и не отказывался от давних планов. Анна Ивановна сама выбрала: вместо нормальной семейной — жизнь вдвоем с внучкой.

Когда тебе за пятьдесят, легко выбираешь. Это в юности мечутся, а в зрелости хорошо знают, чего хочется.

Анне Ивановне с вредной девчонкой, с исчадием, с картавой наоборот, с вечным сигналом тревоги, было очень хорошо, лучше, чем мечтаешь. Бабушка получала от Насти не меньше, чем давала ей. Скорее больше. Значит — эгоизм, питающийся судьбой ребенка.

Об этом и рассуждала очкастенькая психологиня.

Она достала какой-то листок, держала его чистой стороной к Анне Ивановне и говорила о том, что многие современные бабушки с неизрасходованным материнским инстинктом отрывают детей от родителей, используя приемы задабривания, чем наносят вред личности ребенка. Потому что бабушки хороши для сирот, а при живых родителях папе с мамой замены нет.

— Анна Ивановна! Вы образованная женщина и, надеюсь, понимаете, что есть тесты, позволяющие графически спроецировать психологические проблемы ребенка?

О чем она толкует, Анна Ивановна толком не поняла, но кивнула. Психолог перевернула листок. На нем был Настюхин рисунок под заголовком «Моя семья».