Нашествие

В трубке щёлкнуло и часто загудело, Сашик положил её на рычаги и вытер о брюки вспотевшую ладонь. Секунду постояв, он развернулся идти на своё место, но тут же встретился с укоризненным взглядом Василия Корнеевича, тот оторвался от арифмометра и, слегка поджав губы, смотрел на него поверх круглых очков. Сашик в раздражении прошагал мимо его стола. «Чего ему нужно? Нарожал четырёх дочерей, а я здесь при чём? А ни при чём!» Он обернулся и в упор посмотрел на Василия Корнеевича, но тот уже сидел отвернувшись.

Рабочий день наконец закончился.

Минута в минуту японцы дружно зашевелились, встали со своих мест, сняли нарукавники, уложили стопки документов на края столов и потянулись к выходу со своим обычным «Саёнара, Саша-сан! Саёнара, Вася-сан!».

Сашику торопиться было некуда – смена телефонистки Мурочки заканчивалась в восемь, то есть ещё только через два часа, по крайней мере, так сказал Лапищев.

– Своя нора! Своя нора! – передразнил японцев Василий Корнеевич, но с места не тронулся.

Хозяева японских фирм, в том числе и той, в которой работал Сашик, поощряли, когда сотрудники-неяпонцы хотя бы немного задерживались и уходили позже своих японских коллег, они это расценивали как уважение к себе, нации-победителю, нации – хозяину Маньчжурии. Поэтому русские сотрудники, как бы приняв это неписаное правило, приходили на работу немного раньше, а уходили немного позже.

Коллега Сашика Василий Корнеевич, которого японцы называли Вася-сан, всегда выжидал несколько минут и только тогда уходил. Японцы относились к нему с почтением, как к убелённому сединами старцу, но платили мало, поэтому он подрабатывал у своего знакомого, у какого-то русского строительного подрядчика, он что-то ему чертил, что-то рассчитывал, и это давало Василию Корнеевичу дополнительный доход на содержание большой семьи. Он по-дружески предложил подрабатывать и Сашику, мол, хозяин согласится, «потому что ему надо вести переговоры с японскими заказчиками, и тут пригодился бы японский язык», которым Сашик уже достаточно овладел, но Сашик отказался. Он давно заметил, что старик проявлял к нему симпатию, как бы по-родственному, но старался не обращать на это внимания.

Василий Корнеевич был «построечником», старым кавэжэдинцем, он приехал в Маньчжурию ещё в 1902 году, работал на строительстве станций в полосе отчуждения, потом в Управлении дороги до тех пор, пока КВЖД не перешла под советско-китайское управление. Он не был эмигрантом в строгом смысле этого слова, но советского гражданства тогда не принял и с дороги был уволен. На работу его взяли только после 1932 года, когда Квантунская армия заняла Маньчжурию, в эту самую транспортную фирму, осуществлявшую подвоз материалов на японские строительные объекты.

Чем-то он напоминал Сашику Лапищева – тоже из мастеровых.

Прошлым летом Сашик видел его и всю его семью на левом берегу Сунгари. Он подошёл к расположившемуся на песке семейству, поздоровался, они обменялись несколькими вежливыми фразами, и Сашик ушёл, не заметив, как при их коротком разговоре зарделась одна из дочерей Василия Корнеевича. А Василий Корнеевич это заметил.

Сашик досиживал за своим рабочим столом, не вникая в содержание, перебирал бумаги и случайно посмотрел в сторону Василия Корнеевича. Тот сидел и в упор глядел на него, потом тяжело вздохнул, снял нарукавники, спрятал их в ящик, встал, поклонился на японский манер и сказал:

– «Своя нора», Саша-сан!

Сашик привстал и вежливо поклонился, а после его ухода облегчённо вздохнул: «Тяжело старику, четыре дочери, и никто замуж не берёт. Надо бы и пособолезновать! Однако сам виноват – держит их в чёрном теле».

Тогда, на сунгарийском пляже, девушки, дочери Василия Корнеевича, сидели на большой подстилке в лёгких и коротких, но все же платьях, поджав и закрыв ими колени, так и сидели – четыре по углам. Сашик отошёл от них и устремился к своей расположившейся в нескольких сотнях метров компании. Компания была большая, человек пятнадцать или двадцать, и юноши, и девушки в купальных костюмах, загорелые, спортивные. Смех, игры, плавание наперегонки или «на силу» – против течения; волейбол. Многих своих друзей он знал с детства, а с кем-то познакомился уже в институте. В прибойном песке у них всегда были зарыты для охлаждения несколько бутылок пива и лимонада, и никаких подстилок – из воды и сразу на обжигающий песок.

Сашик вспомнил ту встречу с семейством Василия Корнеевича, но это воспоминание как пришло в голову, так и ушло.

«Мура, Мурочка! Узнать бы ещё! И правда, что ли, в кружевном воротничке и манжетах? А может, ещё и в носочках? Кружевных!»

Выйдя из конторы, он сразу оказался в горячем мареве городского воздуха. Несмотря на вечернее время и близость Сунгари, прохлады не было. Мимо, обдавая прохожих запахом пота, бежали рикши, пыхтели выхлопными газами автомобили, автобусы и грузовики. «Сейчас бы в городской сад или на пляж», – мелькнуло в голове у Сашика, но никак нельзя, надо было идти как раз в обратную сторону, через пахнущую окалиной железную дорогу в Новый город, где располагалась телефонная станция.