Нашествие

На этом письмо заканчивалось, и ниже шла сноска: «Данное письмо получено от агента Оки. К делу приобщить» – и подпись: «Ст. оперуполномоченный УМГБ при СМ СССР по Хабаровскому краю капитан Челноков А.С.».

Степан Фёдорович прочитал и задумался.

«Странно! Ни тебе конверта, ни адреса! Какой же Софье Андреевне мог писать капитан Коити? Зазнобу нашёл в Хабаровске? Вряд ли! Содержание в спецлагере было довольно строгое. Хотя бог его знает, стройка… поварихи! Да мало ли, давай дальше!»

Он открыл следующий конверт, в нём оказался лист, на нём было написано «Соня» вместо «Софья», по-русски и без отчества, а дальше шёл текст иероглифами.

«Черт! Опять эти «ерошки»!» – ругнулся про себя Степан Фёдорович, залез рукой в конверт и вытащил аккуратно сложенный лист машинописной бумаги, развернул его и прочитал:

Письмо № 2

(перевод с японского)

«Здравствуй, Соня!..»

«Ну вот! Есть перевод, уже легче, – подумал он. – Штабная культура! Итак!»

«Здравствуй, Соня!

Почему-то мне кажется, что ты меня могла уже забыть. Но надеюсь, что нет. Я живой. Много работаем на стройке, на свежем воздухе, поэтому сил много. Хотя зачем я это всё пишу? Ты никогда этого не прочитаешь, просто разговариваю с тобой, потому что все наши могут говорить только про любовь к твоей родине. Это не первое письмо, но все предыдущие я уничтожил. Я не хочу, чтобы кто-то читал мои мысли к тебе.

Как Верочка? Ходит ли она ещё в гимназию?

Хотя какая гимназия, она сейчас, наверное, уже невеста!

Интересно, что бы ты мне сейчас ответила, если бы его получила?

Твой Ко».

Степан Фёдорович дочитал последние слова и привычным движением подтолкнул пальцем сползавшие очки в тяжёлой чёрной пластмассовой оправе.

«Ну да! Ну да! Письмо как письмо… – подумал он. – Гимназия? Конечно, гимназия! Вера, Соня! Не о поварихе речь… давай дальше!»

Третий конверт тоже оказался с переводом.

Письмо № 3

(перевод с японского)

«Здравствуй, Сонечка!

Пишу тебе нечасто. Сейчас было бы уместно перед тобой извиниться, что я ещё не «совсем сумасшедший». Помнишь, как меня дразнила твоя сестра, когда они с Сашиком надо мной издевались!

Кстати, никогда не понимал, что такое «Сашик»! Знаю, что есть русское имя Александр, что можно сказать – Саша или, как вы говорите и как нас учили в университете в Токио, – Саня, Санька, а тут – «Сашик»! Мне одна его фамилия чего стоила – Адельберг, да ещё и фон. Помнишь, как я сократил его фамилию и обращался к его папе – Адэ-сан!..»

Соловьёв на секунду оторвался от письма: «Ну-ка, ну-ка!»

«…Мне за такое обращение к русским всегда здорово попадало от А-сан, хотя он и сам так называл его отца».

«А-сан»? Что за «А-сан»? – Степан Фёдорович задумался. – Понял! Это – Асакуса! Полковник Асакуса!»

«…Часто вспоминаю стишок, написанный твоей сестричкой. Верочка тогда на меня ещё сильно обиделась, помнишь, на набережной, когда я сказал, что он совсем детский и не везде правильно рифмованный…»

Степан Фёдорович прочитал название стихотворения и первую строчку:

Последняя слеза!
На молодой берёзке…

«Березки», «слёзки», – подумал он, стихотворение было длинное, он перевернул лист; на следующем оно заканчивалось: