Нашествие

«Но нельзя же ехать на конспиративную квартиру в форме и с мечом!»

В это время, слегка проскользнув по замороженному граниту, затормозил и остановился его чёрный лакированный «бенц».

«Как мои перчатки, – ещё раз порадовался Асакуса и сел в машину. – Только – немецкая работа!»

Когда в хорошо протопленной прихожей полковник с наслаждением освобождался от тяжести шубы и шапки, его гостя уже кормили в гостиной.

Из маленькой кухни, расположенной в конце длинного коридора, доносился запах борща и слышалось шипение.

«Наверное, жарят котлеты».

– Здравствуйте ещё раз! – сказал он, войдя в гостиную, и тут же ледяным голосом, не поворачиваясь, прошептал прислуге: – Вы что, хотите, чтобы он после вашего обеда дал дуба? Уберите мигом эту лохань и принесите простого чая! Сволочи!

Гостиная, куда вошёл Асакуса, была большой и светлой, обставленной мебелью из морёного дуба; диван и кресла были затянуты белыми холщовыми чехлами, на столе лежала такая же белая скатерть. В сочетании с белыми стенами, хрустальной люстрой в середине потолка, хрустальными бра и светлыми бежевыми занавесками на высоких окнах, которых в гостиной было два, в ней в любую погоду было ощущение солнечного дня. Попадавшим сюда русским обстановка этой квартиры почему-то всегда придавала хорошее расположение духа.

В центре под люстрой за большим круглым столом сидел стриженный наголо человек, одетый не по сезону в летние парусиновые брюки и спортивную рубашку с отложным воротником, тот, с которым час назад Асакуса разговаривал в «особой» камере внутренней тюрьмы. Услышав слова Асакусы, обращенные к прислуге, он задрожал и вцепился побелевшими на костяшках от напряжения пальцами в края большой суповой тарелки, в которой в красном борще плавал не размешанный ещё кусок белой сметаны, метнул на Асакусу ненавидящий взгляд, но очень быстро его лицо помертвело, и взгляд потух.

Асакуса сел напротив гостя:

– Я не собираюсь мучить вас, показывая вам еду и отнимая её, но вам нельзя так много сразу. У вас… внутри все порвётся.

Он чуть было не сказал «разорвётся желудок», но вовремя опомнился.

– Налейте ему треть того, что в этой тарелке, и без сметаны, только бульон. И шевелитесь, а то будете у меня как сапёры – одна нога здесь, другая там.

Через секунду стакан чаю уже стоял на столе, он был заварен крутым кипятком, и до него нельзя было дотронуться.

– Кстати, Эдгар Семёнович! Я с вами поздоровался, а вы со мной нет.

Гость сидел перед опустевшей белой скатертью и держался за край стола.

– Я понимаю, что вы изрядно намучились в нашем подвале, точнее сказать, – мы вас помучили. Но поймите и нас правильно…

Асакуса говорил это мягким, вкрадчивым голосом; вспыхнувшую на бестолковую прислугу, по недоразумению чуть было не закормившую до смерти недавнего узника, злобу он уже выплеснул.

– …Вы пришли с такой, как нам показалось, красивой и необычной легендой.

– Это не легенда, – без интонаций, не разжимая сухих губ, медленно сказал тот, которого Асакуса называл Эдгаром Семёновичем.

– Это не легенда!.. – в тон ему задумчиво повторил Асакуса.

В этот момент в гостиную внесли ту же большую тарелку, но в ней розового бульона было только на донышке.

– Уберите хлеб, – устало приказал Асакуса. – Вы ещё отъедитесь, Эдгар Семёнович! Вы меня слушайте и ешьте, не стесняйтесь, часа через полтора вам ещё подадут. Так вот! Всё, что вы рассказали о себе и причинах вашего бегства из СССР, было для нас, – он на секунду задумался над подходящим словом и случайно услышал запахи из кухни, – настолько вкусно, что ни в каком сне привидеться не могло… разве возможно было просто так – взять и поверить?

Гость смотрел в тарелку и двигал пальцами, как будто разминал их, потом взялся за тяжёлую серебряную ложку, – его скованные движения не ускользнули от взгляда Асакусы.

«Его руки… забыли!»

Они в упор посмотрели друг на друга, и Асакусе вдруг стало неловко за своих помощников, которые чуть было не выбили из этого человека самое привычное. Видно было, что и гость тоже чувствовал себя неловко за свои руки, которые забыли такое простое – как держать ложку.

– Ну хорошо! Не стану вам мешать, поешьте, потом поговорим. Я минут на десять отвлекусь. Надо позвонить. Охрана! – крикнул он в дверь.

Он вышел.

В обставленной под кабинет узкой, как пенал, с высокими потолками комнате он сел на обитый тёмно-коричневой замшей диван. Здесь стены были окрашены спокойной охрой, окно занавешено почти непрозрачной тёмно-зелёной портьерой, через которую солнечный день на улице только угадывался в виде более светлого прямоугольника. В отличие от гостиной свет тут был сумеречный и мягкий, как в доме его дядьки, когда после летнего тайфуна раздвигали сёдзи: в открывавшийся под соломенной крышей во всю ширину стены проём становился виден сад с глубокой, уходящей в черноту хвойной зеленью, а от земли и дорожек медленно снизу вверх в только что перебесившееся небо поднималась испарина.