Нашествие

— Близо… что? — не понял высоченный бородач. Он говорил как-то особенно шепеляво.

— Близорукость — это болезнь такая, — пояснил ему товарищ. — Он плохо видит. Вон какие зрачки! Очки у него, конечно, забрали. А чего не оперировался, Клаус Домбровски?

— Я… Это была форма протеста, — вздохнул Клаус, который и так на все лады клял себя за глупую принципиальность в последние сутки. — Группа, в которой я состоял, выдвигала требования…

— Не важно. Значит, слушай: ты должен вести себя тихо, идти, когда скажут, стоять, когда скажут, и говорить, только когда скажут. Кто не слушается, тому я кишки выпускаю, — сказал бородач. — Если понял — кивни.

Клаус кивнул. Конечно, общество здесь собирается не лучшее. Кого осуждают на высшую меру? В основном убийц, которых нормальными может счесть только психиатрическая экспертиза. Насильники, садисты, маньяки. С такими иначе нельзя. Группа арбалетчиков двинулась дальше по тропе, задержавшись, лишь чтобы взмахами сабель очистить от паутины мост. Клаусу показалось, что пауки пытались сопротивляться, но толком он ничего разглядеть не мог.

— Эти пауки, они опасны?

Вместо ответа один из двух оставшихся с ним с разворота ударил Клауса сапогом в пах:

— Молчи, когда тебя не спрашивали, гад! Это не шутка: еще раз разинешь клюв — и останешься тут в кустах навсегда.

Пока Клаус приходил в себя, подошли еще человек десять. Точнее, десять одетых, которые вели группу голых мужчин, привязанных прочной веревкой к одному канату. Нашлось место и для Клауса, потом все двинулись дальше, миновав мостик.

— Что узнал? — шепнул ему толстый смуглый человек лет шестидесяти.

— Да ничего почти, — ответил Клаус одними губами. — А вы — тоже?..

— С утра ходим, они нас собирают по лесу, как грибы. Ты веди себя тихо, а то нашелся один крутой, так его саблями изрубили.

После этой новости Клаусу шептаться расхотелось, но сосед попался неугомонный. Он расспрашивал кого-то спереди, передавал каждое слово назад, требовал мнения. Клаусу казалось, что стражи замечают это перешептывание, но реагировать не хотят. По крайней мере пока все происходит тихо.

За два часа этого странного путешествия нашли еще троих, в том числе одну женщину. Она оказалась самой смелой, тут же потребовала одежду и оружие.

— Заткнись! — сказал ей бородач, это было слышно даже Клаусу. — Имя и за что осуждена?

— Ты, козел, нож мне дай, я тогда тебе все расскажу и про себя, и про тебя!

— Зря она это, — прошептал Виктор, сосед Клауса. — Думает, они на ее сиськи посмотрят. Да были бы сиськи… Ей лет сорок, страшная, вся в наколках… Вот, довыступалась.

— Что? — не сдержал любопытства полуслепой Клаус — Убили?

— Не, пнули хорошенько несколько раз. Во, зубы выплевывает. А что, все правильно, закон один для всех, верно? Хуже всего, Клаус, это когда беспредел. Худой закон лучше доброй вольницы, я тебе пятью годами в Хорьке клянусь.

— Что за Хорек?

— Поселение для откинувшихся досрочно…

Виктор замолчал, что-то разглядывая, вытянул шею, а Клаусу оставалось только ждать. Он слышал то повизгивание, то рычание: женщина в наколках явно не собиралась сдаваться. Наконец донеслись хрип и ругань, очень много ругани.

— Блин, не зарезали пока, — удивился Виктор. — Но я ей все равно не завидую. Вон как руку…

Клаус даже слышал хруст, который через несколько мгновений повторился.

— Что там, что?

— Руки сломали. А почему не кричит — догадайся сам.

— Рот заткнули?

— С первой попытки! Почему-то им очень нужна тишина… Я думаю, здесь разделение на племена. А мы — их улов. Понял? Чем больше людей, тем сильнее племя.

— Или нас съедят, — довольно громко предположил плечистый мужик впереди.

— Нет, я думаю, племя. Потому и бабу не трогают. Понял, Клаус? Баб на общественную смерть редко приговаривают, а бабы-то нужны.

— Ну козел, ну козел… — донеслось до Клауса, и он понял, что рот женщине освободили.

— Имя? За что? — опять спросил шепелявый бородач. Она, конечно, ответила. И тем спасла себе жизнь, ее привязали последней, прямо за переломанные руки. Вскоре отряд развернулся и пошел в обратном направлении, из чего пленники сделали вывод, что арбалетчики возвращаются домой.

Обсуждение продолжалось. Племя? А откуда у этого племени сабли? Если вовсю работают кузницы, то это уже не племя, впору ожидать прибытия в город. Разговор плавно перетек к синему пламени, в которое каждый упал, когда открылись замки «детского стульчика». Версии высказывались разные, но одна глупее другой, потому что ни образования, ни воображения товарищам по несчастью явно не хватало.