Нашествие Даньчжинов

Чхина затравленно взглянула в глубь улицы – ни души. И в окнах хижин – ни движения, ни лица. Только голуби, будто мыши, скреблись под замысловатыми стрехами да по каменным плитам неслись под уклон шумные ручьи.

Чачанг вынул из-под халата шелковый шнурок.

– Не подходите, – с ненавистью сказала Чхина, прижимаясь спиной к стене.

Придворная дама стояла за широкими спинами братьев, накрывшись модным в столице зонтиком, похожим на мыльный пузырь.

– Ты не сделала то, что обещала сделать, – она не скрывала злой радости. – А нам некогда ждать. Мы уходим вместе со всеми.

– Не надо сопротивляться, – миролюбиво произнес Пананг. – Ведь все по закону. Боги не дали тебе уйти, чтобы было все по закону.

– Ты красивая, – сожалел Баданг. – Уже не наша.

– В другой жизни тебе будет лучше, – сказал Чачанг с состраданием, дергая шнурок на разрыв, отчего он звенел, как струна. – А в этой жизни ты всем мешаешь. Обыкновенной женщиной ты никогда не сможешь стать. Надо умереть. – Он уже умолял:

– Очень надо, Чхина… Смерть – хорошо. Все давно хотят твоей смерти. Все желают тебе лучшего перерождения.

Кто-то вспугнул голубей, и они с шумом взлетели.

Подстегнутый страхом и новыми звуками, Чачанг стремительно бросился к Чхине, сдавив ее горло шнурком. Пананг и Баданг схватили ее за руки. Но испуганно вскрикнула придворная дама, и Чачанг рухнул без звука, оставив шнурок на плечах Чхины. Его братья побежали вверх по улице, к храму, широко распахивая плотные полы придворных халатов. Говинд легко догнал сначала старшего, более грузного, и уложил его ударом альпийского топорика по хребту. Потом догнал Баданга – и тоже перерубил позвоночник, – древний прием «защиты» даньчжинских горцев. Когда-то так встречали завоевателей из Чужого Времени. Мучительная смерть врага – драгоценный камень в ожерелье Покоя…

– Убийца здесь! – визжала придворная дама, не трогаясь с места. – Ловите убийцу! Вот он!

«Герой» подошел к Чхине, вложил в ее руки топорик.

– Сама убей ее.

– Ну уж нет! – Чхина отбросила топорик. – Чем больше она проживет, тем ужаснее будет ее перерождение. Она уже сейчас похожа на злую обезьяну с выщипанными бровями.

– Похожа, – согласился Говинд, мрачно взглянув на визжащую женщину. – Но лучше бы она была ослицей или вьючной лошадью.

– Она беременна уродом. Много не унесет.

– Тогда ты мне поможешь.

Говинд и Чхина перелезли через стену, забрызганную кровью, потом они бежали крохотными двориками и скользкими крышами, хотя за ними никто не гнался. Проскользнули через пролом, в складское помещение службы охраны. Здесь много было боеприпасов и оружия, аккуратно расставленного в пирамидах и разложенного на стеллажах.

– Что ты задумал, Говинд? – спросила Чхина, отдышавшись.

– Не спрашивай, чухча. Мой ответ тебе не понравится. Просто помогай. – Он стер ладонью грязь с ее лица. – Тебе не положено все знать, ты женщина.

– Если твое дело может обождать, надо помочь тем, кого увел тэу.

Говинд задумался.

– Пхунга я люблю. Но мое дело важнее, чем жизнь Пхунга и всех репортеров.

…Сгибаясь под тяжестью армейских рюкзаков, они взбирались по жирному трясущемуся, переполненному влагой телу Большого Оползня. Чхина уже выдохлась, поэтому шла в полной прострации, недоступная мукам усталости. Говинд, распалясь, выкрикивал с безумным видом:

– Князь хотел убить! Старики тоже хотели убить! Но я живой! И даже не оскопленный, не вычищенный! И Мантра во мне! Слава богам!

На зыбкой растекающейся верхушке оползня Говинд продолжал кричать в сторону чхубанга, невидимого за толщей дождя:

– Теперь я страшней, чем Желтый! Я натравлю на вас, жадных, дикую природу! Я сам теперь – дикая природа! Ого-го! Слышите! Герой воюет!

Чхина очнулась и, сбросив рюкзак, присела на корточки. Какое-то время она прислушивалась к воплям товарища.

– Трудности жизни помутили твой разум, Говинд, – осуждающе сказала она. – Пойдем к Пхунгу. Он прочитал все книги Подвалов. Вылечит. И я помогу.

– Во мне Мантра! А не в нем, чухча!

– И во мне Мантра. Ты все еще не можешь поверить?

– Трудно поверить, – Говинд тяжело дышал. – Мантру – женщине…

– Вот мы оба знаем Мантру, – продолжала с горечью женщина. – Но где запредельная мудрость? Я злая, ты злой… наши слова и мысли – не запредельная мудрость. Так и до нас говорили и думали. Когда уходит Покой, даньчжины становятся злыми. Покой ушел, Мантра пришла. Так что в нас появилось, кроме злобы?

Говинд с такой жадностью посмотрел на нее, что Чхина и вовсе расстроилась.

– Вот еще несчастье… – Она погладила обеими ладонями его по спине, ощущая крутые мускулы под прилипшей к коже материей. Так даньчжинские матери ласкают неразумных малышей, причинивших себе боль. – Я знаю хорошее заклинание. Любовь сразу отсохнет. Такая, как у тебя…

– Не надо заклинаний, чухча…

– Но тебе будет плохо… мучить будет.

– Пусть. Мне, наверное, недолго бегать по джунглям. Не успеет замучить.

Чхина раздумывала, слизывая дождевую влагу с верхней губы.