Нашествие Даньчжинов

– Подожди… Еще минутку… Когда ты окажешься на моем месте – а такое случится обязательно, я знаю… У тебя будет шанс…

Он склонился и захохотал мне в лицо. Радость-то вымученная! Он возбуждал в себе праздничное настроение. Он ведь, в сущности, достиг цели, и жизнь его сразу потускнела, начала терять смысл.

– У тебя гипертрофированы волевые центры, – сказал я. – Используй силу воли. Переломи себя. Попытайся воскресить в себе какую-нибудь красивую мелодию. Неужели ты не знаешь ни одной нормальной песни? Запой во весь голос, сбей мозговые запоры. Заглуши боль пением. Это общеизвестный способ – Монстр приставил к моему сердцу холодящий кожу металл. Он еще ниже склонился, чтобы не промахнуться, ударить точно в сердце. Но мой мозг – уже чудесная антенна. Я улавливаю всплески жизненной энергии, разлитой всюду. По макушки обоих горбов я наполняюсь светлой силой. Я, урод, – но и частица космической гармонии. Вот моя техника выживания. И стоит моего врага включить в эту систему, он кончен.

И монстр в последнее мгновение заколебался. Его лицо покрылось потом, глаза широко раскрылись. Он в точке бифуркации, его мозг разориентирован, он путает меня с собой… В мимолетном затмении рассудка он прижимает цилиндр к моей груди, точно у сердца, и вздрагивает при выстреле инъекции.

Предмет вываливается из его рук на грязный поролон. Ман Умпф смотрит на него испуганно и непонимающе.

– Что это? – шепчет он. – Что случилось?

– То, что я предсказывал, – ответил я. – У тебя остались какие-то мгновения.

Его дикий взгляд придавил меня к стене.

– Ты надеешься жить, грязная свинья…

Он почувствовал приближение боли и схватил меня за одежду.

– У меня нет любимых песен! Понимаешь? Не было никогда! Я другой! Совсем не похож на вас, свиней… Ты пой! Самую лучшую… Твою!

– Она тебе не понравится…

Первый удар боли заставил его съежиться.

– Убью-у-у! – застонал он. – Пой!

Странная, конечно, картина, если посмотреть со стороны: красивый монстр бьется в конвульсиях, а отвратительный урод-монстролог вопит-поет хриплым истошным голосом антивоенный рок: 

Пишу про голубей.
Сосед мой пошел в жандармы,
Хотя был еще глупей.[9]

Ман Умпф умирал, но хватался за последнюю соломинку надежды.

– Пой! 

Несет от меня свободой и голодом за версту.
Сосед мой зевает сыто
С винтовкою на посту…

– По-о-ой!! 

Однажды, что он холоп.
За глупость мою однажды
Он пустит мне пулю в лоб…

Он умер. Что-то не так я сделал…

Я стоял, как мог, то есть по-паучьи, вдавив голову в грудь, возле остывающего тела врага и не чувствовал в себе победной радости. Я думал о силе воли Мана Умпфа, о его способности достигать цели неимоверным напряжением сил. А его феноменальная изворотливость, работоспособность, умение использовать все, что подвернется под руку? Его профессия – смотреть в лицо смерти. А это всегда впечатляет. Героический флер, закутавший хищника. Человекозверь далекого прошлого, который вдруг ощутил в себе невероятную мощь и объявил войну всему живому. И до сих пор воюет…

Другие бы ему условия, и был бы он, наверное, знаменитым спортсменом. Или полицейским, не знающим страха. Или астронавтом, неуязвимым для любой случайности. Или пусть солдатом, но защищающим людей от монстров на полях сражений…

Только у могильных холмиков начинаем догадываться, кого похоронили… Неужели в каждом негодяе, творце зла – несостоявшийся спаситель человечества? Может, не имея возможности раскрыть себя, они находят выход в преступлениях?

Джузеппе, Билли, Ман Умпф – такие разные, но одинаковые в одном – все делали, чтобы потерять право быть среди людей. Тоже вариант унасекомления.

Вот моя антидрийа… Пытаюсь разглядеть в людях то, чего в них еще нет? Или мое главное дело в жизни – оговорить унасекомленных, на что они могли бы быть способны?

Гении, разбросанные по всему свету, спящие в многослойных непрошибаемых панцирях, отученные и думать, что они изначально все-все-все – гении! И лишь трудности все еще первобытной борьбы за жизнь не позволяют проявиться подавляющему большинству способностей. Ведь за всю историю человечества было всего пятьсот гениев. Умереть можно от тоски и досады – всего пятьсот!

Так что моя судьба – даже в монстре видеть человека. Даже в убийце и садисте Мане Умпфе! Но как жить без, ненависти в мире ненависти? Это же – остаться без оружия, без почвы под ногами.

Я застонал от тяжести, свалившейся на меня.