Нашествие хазар

Стояли то здесь, то там глиняные кувшины с едой и питием. Тут же разбросаны кости домашних животных — лошадей, овец и собак, те, которые окружали усопших при жизни, умерщвлённые и положенные на каменный пол галереи. А у мамы ещё хорошо сохранились наручные и нагрудные украшения.

В углу выбрал свободное место для отца, но не удержался и наклонился над черепом дедушки… И заглянул в пустые глазницы. Нет, Азач не сказал бы, что они пустые, — хотя точно видел тёмные впадины вместо глаз: внук, будучи маленьким, когда глядел в зрачки деда, хорошо запомнил их, — они, смеясь, искрились. Сейчас, и он явственно зрил, из глубоких глазниц черепа смотрело на него что-то, не схожее ни с чем на земле… И взгляд из глубины этого нечто действовал на Азача пугающе и в то же время завораживающе. Он будто давал молодому хазарину возможность хотя бы на миг проникнуть в непонятную для простого смертного тайну — тайну жуткого колодца, который влечёт человека при жизни, но дна его он достигает, кажется, только умирая…

Воздух в могильнике стоял тошнотворный и густой и, может быть, от его избытка Азач почувствовал, что закружилась голова. С ним не случился обморок, и он не потерял сознание, а как бы впал в короткий, но глубокий сон, словно под воздействием сильного гипнотического взгляда…

«Что со мной произошло?.. Душно! Надо быстрее наверх… Воздух со степи слабо проникает сюда», — Азач, не осмеливаясь больше смотреть на череп дедушки, выбрался наружу.

Здесь вовсю царил солнечный свет. Степь, смоченная обильным дождем, ожила: распрямились и позеленели высокие травы, засвистели суслики, поднимаясь из нор на задние лапки, птицы оживленно защебетали, закружились над холмами орлы и ястребы. Недалеко от могильника пробежала пугливая кабарга. Азач посмотрел ей вслед, подумав, что кто-то гонится за ней, взял в руки лук. Но предполагаемого преследователя так и не увидел… Звонко заливался в яркой вышине жаворонок.

«Бог Тенгре! Это ты даёшь свет на землю и обилие на ней жизни… Слава тебе, слава!» — возликовал молодой хазарин и, повесив на шею пояс[102], упал на колени и начал молиться.

Он понял вдруг, что жизнь продолжается, и продолжается и для отца, ибо душа его сейчас странствует в небесных чертогах на пути к богу… И ещё понял Азач, что надо хоронить близких усопших не с печалью, а радостью!

Вернувшись домой, он долго смотрел на спокойное лицо отца, лежащего посреди жилища в лентах и травах. Через день сын перенёс его в могильник и воздвигнул высокий курган.

* * *

Радость тоже охватила душу кагана, когда он узнал, что на охоте погиб Менаим!.. Знал Завулон, чьих это рук дело, и воскликнул, обращаясь не к Яхве, а к своему родовому богу Тенгре: «Слава, слава тебе, свершилось правосудие! Кровь моего двоюродного брата, бывшего тудуном Саркела, отомщена… Ай да шаман! Так обставил умерщвление утешителя, что и комар носа но подточил… Правда, царь Ефраим не верит в случайную гибель родственника. Верит — не верит… Доказательств- то нет никаких! Остался бы жив шаман, приблизил бы к себе его… Толковые, преданные люди нужны мне в Итиле. А то здесь всё больше тех, кто готов подличать в любое время дня и ночи… Столько развелось иудейских советников и прислужников, что несть им числа…

А как возносят они меня! До небес!.. Со стороны посмотреть, я у них — драгоценный ларец, в который не то чтобы что-то положить, а который трогать нельзя. Но это лишь видимость. Также, как будто, мы и делим власть с царём Ефраимом… Дудки! Но с этим пока поделать ничего невозможно!»

Каган в сей ранний утренний час заглянул по уже укоренившейся привычке в длинный мраморный зал без окон, освещённый лишь настенными факелами, вставал на заре и шёл поразмышлять наедине с самим собой сюда, где в огромных стеклянных сосудах, поставленных в ряд, в специальном растворе, секреты которых знали жрецы Тенгре — коловыры, плавали тела некогда могущественных правителей и полководцев народов, покорённых хазарами…

В этом полутёмном помещении хорошо думалось о суетности земного мира и былом величии тех, кто стал мёртвыми рыбами… Вон третий в ряду с пришитой к туловищу головой — иберский правитель, пятый и шестой — прославленные арабские полководцы Абд-ар-Рахман и Джеррах, прозванный «недосягаемым». Да вот всё-таки настигли, забальзамировали и заточили в стеклянный сосуд…

Завулон вспомнил из «Истории агван» Моисея Наганкатваци[103] о том, как чуть более двух столетий назад хазары умертвили и правителя Тбилиси.

Засмеялся недоверчиво над тем местом рукописи, где Моисей описывал хазарских воинов, что якобы они, как «безобразная, гнусная, широколицая, безресничная толпа в образе женщин с распущенными волосами» устремилась в Закавказье.

«Трусливый, хитрый армяшка! — криво усмехнулся Завулон. — В ту пору часть и его соплеменников носила косички, исполняла дикие пляски перед своими идолами, как и мы, и билась на мечах в нагом виде…»