Нашествие хазар

— Еруслан, Лагир?… Но у них теперь свои дела и интересы… Поеду домой, а там видно будет… Мне верховного жреца повидать нужно, у него и поживу пока, — и Доброслав смущённо опустил глаза.

«Ясно, молодица влечёт его…» — предположил я и не стал более расспрашивать язычника.

Но уезжая, он заверил меня, что пока нас снова не увидит, никуда из Константинополя не тронется. А по всему видать, нам скоро предстоит далёкое и трудное путешествие…

Между Римом и Константинополем с каждым днём росла и расширялась духовная трещина, наметившаяся с приходом к патриаршей власти Фотия. Если поначалу между ним и папой Николаем I развернулась борьба по поводу некоторых догматов церкви, то теперь она настолько усугубилась, что уже затронула коренные, основополагающие положения христианской веры. К примеру, вопрос трактования Пасхи и Рождества Христова. В отличие от Рима мы рассматриваем Пасху как самый главный праздник, а Рим предполагает считать таковым Рождество, исходя из юдоли земной; праздник Рождества, как бы ни был велик, не может для православных затмить праздник Пасхи, ибо духовное воскресение важнее земного рождения. Фотий не раз говорил в своих проповедях: «Человек должен быть подобен колесу, одной точкой ему надлежит касаться земного, а остальным пребывать в вечности…»

Сие только одно, но очень важное понимание сути христианства, на мой взгляд, сути значимой, не говоря уже о постах, которые должны соблюдаться верующими неукоснительно; а папа римский любил хорошо поесть и попить, подобному правилу сам не следовал и паству свою призывал к этому[64]…

Проповеди Николай I творил на латинском языке, насаждая христианство своих убеждений в других странах с помощью легатов[65]. Патриарх Фотий старался не отстать от него.

Земли немецкие были давно «завоёваны» папой, стремился он распространить влияние и на Великоморавию, Паннонию, Болгарию, но интересы его сильно столкнулись здесь с интересами Византии… Мы ждали подобных столкновений… И понимали, как важно славянские народы подвести под византийскую веру, тем более они нуждались в ней, ища опору у нас. Ибо подданные Людовика Немецкого оказывались их злющими врагами. Особенно, Великоморавского княжества, граничащего с немецкими землями. Это должно было вызвать глубокую тревогу у Ростислава Моравского. Вскоре пришлось убедиться, что наши предположения оправдались.

От Фотия прискакал ангелос и передал, что солунских братьев вызывает к себе император. А из послания явствовало: следует явиться ко двору с переводами священных книг с греческого на славянский и с учениками, помогавшими философу и Мефодию в их работе.

Я тепло попрощался с сестрой и мужем её Козьмой, уже пустившими свои корешки в новую землю, не надеясь в душе, что скоро увидимся, и в сопровождении учеников-монахов Горазда, Наума, Климента, Ангелара и Саввы мы покинули монастырь Полихрон и отправились в Константинополь. Без приключений, не считая мелких, вроде опрокидывания возка с книгами при выезде на берег с одного моста через водный поток, не причинивший, к счастью, никакого им вреда, мы благополучно достигли столицы Византии и сразу же были приглашены в патриаршии покои к Фотию. Он внимательно просмотрел Божие писание на славянском языке, в знак благодарности расцеловал братьев и даже учеников их, обойдя вниманием меня… Что ж, верно: работали, не покладая рук, они, я всё больше занимался своими делами, а за посольство в Тефрику уже спасибо сказали… Такова планида моя! Но не подумайте, что ропщу…

Фотий предупредил, что на завтра в Большом императорском дворце назначен приём василевса, на котором будут послы Ростислава Моравского. И в присутствии солунских братьев они скажут то, что ранее говорили ему, патриарху, и Михаилу III.

Приём не отличался особой пышностью, но важными оказались слова посланцев из Великоморавии. Произнёс их высокий статный мораван с густыми светлыми Волосами, спускающимися до плеч, и голубыми глазами.

— Наш великий царь Ростислав-христианин по научению Божию держал совет со своими князьями[66] и всем народом моравским о том, чтобы нас послать к василевсу Михаилу и его святейшеству Фотию с просьбой прислать учителей, и велено передать слово в слово: «Наш народ отвергает язычество и стремится содержать закон христианский… На Мораве и прежде были проповедники новой веры и из Царьграда, и с Запада. Но сейчас крестят народ наш папские легаты… Они совершают богослужение по-латински, а с народом говорят по-немецки. Поэтому славяне не знают, во что их крестят и не понимают христианского учения… Хотели бы, чтобы к нам поехали священники, которые бы веру Христову объяснили нам на нашем языке. Божье писание на родном реченье лучше отзовётся в сердцах людей, нежели на латинском. А другие страны, увидя, пожелают идти за нами…»

Мораван повернулся к Константину и Мефодию.

— Братья солунские, вы наш язык разумеете, идите к нам, в страну нашу, зовём… И воздастся велико от Бога по делам вашим! А князья наши и царь Ростислав дары шлёт и людей для вашей охраны.