Нашествие нежити

Вот в этой своей лаборатории Абрахам Хэйл Штрауд и трудился сейчас всю ночь напролет, пытаясь как можно подробнее задокументировать редкости, обнаруженные в результате величайшей, возможно, археологической находки века. Он не позволял себе отрываться от работы даже для того, чтобы наспех глотнуть горячего кофе, поскольку знал, что его дальнейшее пребывание в Египте местные власти не находят более ни необходимым, ни желательным. Штрауд вновь и вновь медленно и плавно поворачивал в своих мускулистых ручищах вырезанный из оникса череп, примерно девяти сантиметров в диаметре и не более стольких же фунтов[6] весом. Он завороженно всматривался в пламенеющие раскаленными угольками глаза из рубинов, словно дразнящие его своей непроницаемой тайной. Находка эта, конечно, была самой важной в ходе раскопок в Назлетт ас-Саммане, но лично для Штрауда изящные очертания, лучащиеся мудрым бесстрастием и загадочностью, являли в себе величайшее чудо из всех земных чудес. Ради этого стоило находиться здесь, среди ужасающей грязищи и неописуемого очарования, отчего Штрауд, не успев прокашляться от пыли, задыхался в немом восхищении.

Хотя его коллеги Патель и Мамдауд работали рядом, Штрауд, подняв в ладонях другой череп, изумительное творение из хрусталя, знал, что они не разглядят в нем того, что видел он. В глубине души Штрауд сильно сомневался, что на всем свете найдутся два человека, которые увидели бы одно и то же в этом хрустальном черепе, каким-то странным образом излучающем на подсознательном уровне хранимые в нем знания, а может быть и устремления, сомнения и страхи души человеческой. Что именно, сказать точно было затруднительно. И вдруг бессчетное множество пляшущих в глубине черепа бликов сложилось на глазах у Штрауда в фигуру незнакомца, человека, стоящего на краю бездонного котлована. А еще Штрауд разглядел переливающийся зеленый свет, исходящий из земли и неумолимо обволакивающий незнакомца с ног до головы. Он терялся в догадках, кто этот человек, и тут незнакомец обернулся и заглянул из прозрачности хрусталя прямо в глаза Штрауда. Взгляд его не выражал ничего — тусклая незрячая пустота, и Штрауд почувствовал в незнакомце заблудшую душу… нечто вроде зомби. А потом рядом с ним оказался другой человек — и тоже с пустыми, ничего не выражающими глазами. Затем они оба исчезли. Все это произошло в какое-то мгновение ока.

Штрауд не понимал, что он увидел и что это могло значить. Но твердо осознавал, что заносить подобное событие в журнал научных наблюдений нельзя. И хотя Штрауд впервые видел двух незнакомцев именно в этом черепе, лицо первого человека он вдруг вспомнил, ему было откуда-то даже известно, что зовут его Вайцель. Тем не менее ни внешность человека, ни его имя Штрауду ничего не говорили, и все же что-то в нем самом и в том, как он двигался, как смотрел, но не видел, взметнуло в душе Штрауда смятение и тревогу — столь сильные, что, вместо того чтобы отправиться перекусить и спать, Штрауд продолжал работать в надежде, что это поможет ему справиться с паникой, уже почти бесконтрольно овладевавшей его рассудком.

Его коллеги, особенно необыкновенно чуткая и тонко чувствующая доктор Патель, сразу заметили перемену в его настроении. Они, однако, посчитали, что причиной тому является некоторый страх перед местными жителями и вполне обоснованные опасения за собственную жизнь. Мамдауд и Патель, вероятно, ломали себе голову, зачем ему, американцу, и к тому же очень богатому американцу, понадобилось добровольно заточить себя в ссылку столь далеко от родной земли.

— Доктор Штрауд, вам надо отдохнуть, — решительно заявила Ранджана Патель, вынудив его оторвать взгляд от хрустального черепа и посмотреть в ее черные, как маслины, глаза. Ранджана была миниатюрной женщиной средних лет, не сходящая с ее лица благожелательная ободряющая улыбка сразу располагала к ней и очень ее красила. — Вы утомлены.

В глубине комнаты стояло несколько раскладушек, но Штрауд вполне мог бы отправиться в «Хилтон» на другом конце города, где он снимал номер, которым, правда, за все время его пребывания здесь пользоваться доводилось очень редко.

— Да, может, вы и правы, — согласился Штрауд. — Думаю, не вредно немного передохнуть.

— Работа от вас никуда не убежит, заверяю вас, — улыбнулся доктор Мамдауд, великолепно сложенный, с рельефными мышцами араб, отличавшийся от большинства своих соотечественников необычно светлой кожей. Египтяне относились к нему весьма пренебрежительно и даже грубо, поскольку считали его «американцем» за то, что он выступил инициатором и организатором финансовой помощи Соединенных Штатов в сооружении канализационной сети в Назлетт ас-Саммане. В связи с чем египтяне доверяли Мамдауду ничуть не больше, нежели Штрауду или другим работавшим с ними американцам. Мало того, даже в полуденный египетский зной доктор Мамдауд носил неизменные полуботинки нестерпимого блеска, отутюженный пиджак и тщательно вывязанный галстук. Местные жители считали его абсолютно сумасшедшим.

Обернувшись с порога, Штрауд пообещал:

— Скоро вернусь.