Наши боги (СИ)

  - Рис!.. эм... Прости, Аристотель, - тут же поправился Гор, заметив, как по лицу брата скользнуло болезненно-уязвлённое выражение. - Давненько не виделись.

 

  - Разве? А впрочем... Да, Пифагор, ты уже давно сюда не приходил, - парировал тот с холодным безразличием, ну а "ты" вообще полоснуло словно бритва. - Но можешь не извиняться, я всё понимаю: недосуг избраннику великой богини тратить своё драгоценное время на визиты к разным там ущербным калекам, что могут довольствоваться лишь второсортным служением! - и, поднявшись из-за стола он, прихрамывая, поковылял к окну.

 

  - Аристотель, ну зачем ты так?!

 

  Гор бросился следом, но так и не решился перехватить того за плечо и только в бессилии опустил руки. И снова ему вспомнился день, когда братья-погодки, едва вступившие в пору мужеского созревания, что беспрестанно соперничали в классе и на арене, подначивая друг друга, полезли штурмовать один из двенадцати столпов, которые подпирают Небеса.

 

  Отвесные каменные стены, почти лишённые уступов и даже сколько-нибудь заметных трещин. Но манит вершина, обещая возможность прикоснуться к хрустальной тверди небесной сферы: откуда, по золотому сверкающему лучу, снисходят на землю боги, сияя своим бесплотным величием и великолепием.

 

  Серый, совсем без вкраплений камень предательски крошится под пальцами, а потные ладони и ступни, так и норовят соскользнуть, тем более усугубляя положение и усложняя путь наверх. Всё сильнее дрожат натруженные мышцы мальчишеских рук и ног; кровь, подгоняемая колотящимся сердцем, бешено стучит в ушах; каждый вдох обжигает пересохшее горло, однако, гордыня велика и самонадеянные юнцы не думают отступать - пройдена почти половина, хотя и вершина ещё очень далека.

 

  Но закрыт для смертных путь к Небесам, а гордыня противна богам! Тихо шурша шестью крыльями, с подростками поравнялся Серафим[19]. Его глаза вспыхнули праведным гневом. Ну а когда же он отверзнул[20] лик свой полностью, вспыхнул нестерпимо яркий свет, от которого оплавился и задымился камень сначала над правой рукой Аристотеля, а потом и над левой. Мальчик, как муха, приколотая булавкой, замер на каменной груди утёса. Младший брат, отстававший примерно на корпус, последовал его примеру. Но стражу Небес этого показалось мало - в третий раз над самой головой первенца пролегла дымящаяся линия, даже опалившая соломенные вихры.

 

  Мальчики, переглянувшись, не стали далее испытывать терпение грозного стража Небес и начали осторожно отступать вниз по отвесной скале. Но сделать это оказалось куда труднее, чем карабкаться наверх - двигаться приходилось буквально на ощупь - ведь рассмотреть, что там творится под тобой, не представлялось возможным. Силы таяли быстрее, чем масло на раскалённой сковородке. Всё чаще срывались ноги, не находя достаточно надёжной опоры, а утомлённые пальцы отказывались далее держать вес тела, но твердь земная, отведённая смертным, всё же приближалась. Пусть медленно, но верно.

 

  Вот только самонадеянность юности не хочет медленно, а усталое тело шепчет "Быстрей! Быстрей!" и, метрах в десяти от земли, Аристотель сорвался. Но проскользив пару метров, смог таки зацепится тремя пальцами за крошечный выступ, повиснув на одной руке. Он закричал: "Гор, помоги!" Но тот, замерший в оцепенении, не двинулся с места, хотя и был совсем - рядом рукой пода́ть. Рис сучил ногами, обламывая ногти и, раздирая пальцы в кровь, шарил свободной рукой по гладкому камню и кричал, снова и снова, взывая о помощи. Но помощи не было. Пифагор, скованный страхом и навалившейся усталостью, лишь смотрел широко раскрытыми глазами, как бьётся в бесплодных попытках старший брат - его извечный соперник.

 

  Прошли секунды - минули века - силы оставили Аристотеля: пальцы разжались и он, оглашая райские кущи душераздирающим воплем, полетел к земле. А Гору, только и хватило сил, что зажмуриться и отвернуться. Наконец, тринадцатилетний мальчишка, что из последних сил вжимался в холодный камень, и которого била крупная дрожь, смог взять себя в руки и продолжить спуск. Он был морально готов увидеть бездыханное тело брата, но судьба распорядилась иначе. Под густо сплетёнными ветвями раскидистого дуба, на упругой подушке низенького, но буйно разросшегося кустарника хрипел Аристотель. На его губах пузырилась розовая пена, на лбу виднелась огромная ссадина, левая рука согнулась под неестественным углом, а из рваной раны на правой ноге торчал зазубренный обломок бедренной кости. Кровотечение было несильным - рана уже начала запекаться - значит артерия, к счастью, не повреждена. А может, и к несчастью...

 

  Над детьми безмолвно кружил Серафим, тихо шурша шестью крыльями. Но вскоре, с ужасающим грохотом, как и подобает богам, по небу пронеслись колесницы Аида и Асклепия. Они опустились на ровную широкую поляну за деревьями, откуда несколькими минутами спустя и показались могучие обитатели Олимпа. Во плоти! Каждый в окружении своей свиты. И прислужники обоих богов тут же окружили травмированного мальчика и склонились над ним.