Наши братья меньшие

Я прохожу за кулисы. Пять тигров уже выпущены в «туннель», за ними следует Гитта, а за Гиттой залезаю туда и я. Все идет так, как и во время двух предыдущих проб. Я рассаживаю своих шестерых кошек по местам и раскланиваюсь так, как мне было велено, — это тоже входит в программу. Потом прыгает Тибет: туда и обратно, все в порядке, она даже не пытается увильнуть. Затем я притаскиваю третью тумбу, пробую, достаточно ли прочно она установлена, чтобы Фатма, не дай Бог, не скувырнулась! Все три тигра, сидящих справа, вскакивают на тумбы и «служат». Они сидят неподвижно, словно каменные изваяния, и публика аплодирует.

Гитта сама, без приглашения, подкрадывается к тумбе, с которой должна прыгать через мою голову. Но прежде, чем она решается на прыжок, мне снова приходится ее уговаривать, однако уже не так долго, как в первый раз. Вот она и перемахнула через меня. Публика опять аплодирует. Я не успеваю положенным образом поклониться, как ассистент уже сует мне сквозь прутья обруч. На сей раз он залит бензином и полыхает огнем.

«Не спалить бы костюма», — еще подумал я.

Гитта снова смотрит мне в глаза долгим, пронизывающим взглядом. Она опять целится прыгнуть мимо, но я уже спокоен: она прыгнет как надо, сквозь обруч. И вот она уже неслышно проскользнула на свое место, а я раскланиваюсь, стараясь держать эту горящую штуковину подальше от своих брюк…

Цейлон, этот избалованный и заласканный, выкормленный из рожка здоровенный «малыш», долго раздумывает, стоит ли ему залезать на высокую тумбу и, балансируя на доске, переходить на другую сторону. Пока он, осторожно и преисполненный достоинства, шествует по доске, я поскорее бегу за ним, чтобы заставить проделать обратный путь, что он и делает. Но, достигнув исходного пункта, он почему-то не желает слезать. Он вошел во вкус, ему хочется повторить свою прогулку. Но этого допускать ни в коем случае нельзя. Я ведь хочу продемонстрировать весь номер без единой ошибки, хотя публика наверняка и не заметила бы эти маленькие отклонения. Так что я резко щелкаю кнутом перед самым носом Цейлона. Любой другой из четырех диких тигров, свирепых и хищных, при этом бы отступил. Но не этот, который еще недавно спал в постели своей хозяйки. На него такое щелканье не производит ни малейшего впечатления. Тогда я слегка провожу кнутовищем по его лапам. Это была ошибка, как я сразу понял, ведь тигры здесь не привыкли ощущать прикосновение кнута. Цейлон возмущен — он оборачивается, начинает рычать, я явственно вижу, как язык в его пасти приподнимается по краям, образуя «совок». Оскорбленный «паша» поднимает лапу и собирается дать мне затрещину. Это совсем коротенькая мизансцена, и зрители наверняка ничего не заметили, но меня тревожит только одно: лишь бы Гаупт не отпер дверь и не вошел в клетку! Но, к счастью, он придерживается нашей договоренности. Я продолжаю твердо стоять на месте и спокойным тоном уговариваю Цейлона. Наконец он смягчается, гнев его стихает, и он царственно отправляется на свое место.

Старая злая Гитта, как всегда, уходит первой с манежа, я составляю из высоких тумб барьер, нахлобучив сверху еще маленькую тумбочку (принадлежавшую недавно убитому тиграми дрессировщику Шуссеру); заставляю Тибет, Фатму и Дейзи перемахнуть в гигантском прыжке через синий бархат — все, как положено в этом номере.

Так. Манеж опустел. Я отбрасываю в сторону палку и кнут, раскланиваюсь и хочу уйти. Но тут Гаупт сзади кричит мне:

— Вернитесь! Сделайте еще один поклон публике!

Несколько растерявшись под взглядом тысяч глаз, я невольно подчиняюсь его окрику, и тут внезапно рядом со мной возникает девица, которая вручает мне неистово сверкающий лавровый венок, перевитый красной лентой. Вот тут уж я исчезаю почти что бегом…

На другой день после своего второго, воскресного выступления с тиграми я сижу в уютном жилом вагончике мадам Саррасани и пью чай. Из огромного шатра цирка доносится музыка — там продолжается представление. Директриса торжественно вручает мне красиво оформленное свидетельство, где удостоверяется, что я после трех с половиной часов работы с шестью королевскими тиграми действительно повторил весь номер, причем один, без чьей-либо помощи и со всеми деталями.

— Вы действительно поставили настоящий рекорд! — сказала при этом Труде Саррасани. — Может быть, вам доставило бы большее удовольствие разъезжать с моими тиграми по белому свету, чем сидеть в Берлине за письменным столом? Если хотите, я готова заключить с вами контракт хоть сейчас же на четыре месяца.

Какой мужчина, мальчишкой увлекавшийся Карлом Мейем и приключенческой литературой, прокравшийся безбилетным зайцем под брезентовый полог сказочного кочующего цирка, не ощутил бы в этот момент, что его давние голубые мечтания становятся явью? Но это ведь тайные, далеко запрятанные даже от себя самого движения души. Горше неисполненных желаний возможность их свершения, опоздавшая на двадцать лет. Как обидно, что такой шанс представляется тогда, когда уже ничего невозможно изменить…