Наши химические сердца

– Ну… больше я пока ничего не придумал.

– Кажется, ты злишься.

– Злюсь.

– С чего бы?

– С того, что люди годами в лепешку расшибаются, чтобы занять место редактора, а ты приходишь в начале выпускного класса, получаешь его на тарелочке и отказываешься.

– Ты расшибался?

– Не то слово. Да я лет с пятнадцати подмазываюсь к Хинку, притворяясь юным литературным гением, который терзается от непонимания и полностью отождествляет себя с Холденом Колфилдом.

– Что ж, поздравляю. И все равно не понимаю, с чего ты злишься. У газеты обычно один редактор, так ведь? Мое «нет» никак на тебя не влияет.

– Но… не понимаю… почему ты отказалась?

– Потому что не хочу этим заниматься.

– Но…

– И без меня ты сам будешь принимать креативные решения и сделаешь газету такой, какой, наверное, мечтал видеть ее эти два года.

– Ну да, наверное, но…

– Ты в выигрыше, ясно? Можешь не благодарить.

Еще пару минут мы шли в тишине, пока мой гнев совсем не испарился и я уже не мог вспомнить, зачем за ней побежал.

– Ты почему все еще за мной идешь, Генри Пейдж?

Она остановилась посреди дороги, как будто ей было плевать, что в любую минуту из-за угла выскочит машина. И тут я понял, что, хотя нас не знакомили и до сегодняшнего дня мы ни разу не говорили, она знает, как меня зовут.

– Ты знаешь мое имя? – спросил я.

– Да. А ты знаешь мое, так что давай не будем притворяться, что мы не знакомы. Так почему ты все еще здесь?

– Потому что, Грейс Таун, я уже отошел слишком далеко от школы, мой автобус давно уехал, и я думал, как вежливо закончить этот разговор, но ничего не придумал и решил смириться со своей судьбой.

– Которая заключается в?..

– В том, чтобы идти в этом направлении до тех пор, пока родители не объявят меня в розыск, а полиция не обнаружит меня на окраине города и не отвезет домой.

Грейс вздохнула:

– А ты где живешь?

– У Хайгейтского кладбища.

– Ясно. Пойдем до моего дома, и я тебя отвезу.

– О, супер. Спасибо.

– Только пообещай, что не заикнешься больше о месте редактора.

– Конечно. Мой рот на замке. Хочешь упустить такую офигенную возможность – дело твое.

– Вот и отлично.

В нашем сонном пригороде стоял жаркий и влажный день, облака, как крем на торте, густо покрыли небо, трава и деревья по-прежнему лучились яркой зеленью позднего лета. Мы шли рядом по горячему асфальту. Прошло пять минут в неловкой тишине, прежде чем я нашел о чем ее спросить.

– Можно дочитать то стихотворение? – спросил я.

Это был лучший из худших вариантов. (Другие варианты вопросов: «Ты, значит, любишь одеваться как мальчик? Не подумай, я ничего не имею против, просто интересно», или: «А что у тебя с ногой?», или: «На наркоте сидишь, да? Вид у тебя как будто только что из лечебницы».)

– Какое стихотворение?

– Пабло… как его там… «Я не люблю тебя». Кажется, так оно называется.

– А, да.

Грейс остановилась и протянула мне трость. Сняла рюкзак, достала потрепанную книжку и сунула мне. Книжка сразу открылась на стихотворении Пабло Неруды, и я снова убедился, что она перечитывала его много раз. У меня из головы не выходила та строчка о любви к тьме.

Я так тебя люблю, как любят только тьму —
Втайне, меж тенью и душою.

– Прекрасное стихотворение, – сказал я Грейс, закрыв книгу и вернув ее. Потому что так и было.

– Правда? – Она взглянула на меня с искренним сомнением, слегка прищурившись.

– А ты так не считаешь?

– Я считаю, так говорят люди, когда читают стихи, которые им непонятны. Мне кажется, это стихотворение грустное, а не прекрасное.

Я не понимал, как такое милое любовное стихотворение может кому-то показаться грустным, но, поскольку моей второй половинкой был ноут, ничего не ответил.

– Вот, держи. – Грейс открыла книгу и вырвала страницу со стихотворением. Я поморщился, как будто ее действия причинили мне физическую боль. – Возьми, если нравится. Мне прекрасные стихи ни к чему.

Я взял листок, сложил его и сунул в карман. Я ужаснулся ее книжному вандализму, но одновременно ощутил восторг, увидев, как легко она отдала мне вещь, которая явно имела для нее ценность. Мне нравятся такие люди. Те, кто без сожаления умеет расставаться с вещами. Как Тайлер Дерден[2]. «Вещи, которыми ты владеешь, в конце концов начинают владеть тобой» и все такое прочее.

Дом Грейс подходил ей на все сто. Заросший сад с разлетающимися семенами сорняков, сто лет не стриженная лужайка. Занавески на окнах задернуты, и сам дом – двухэтажный, из серого кирпича – казалось, приуныл, как будто согнулся под тяжестью этого мира. На дорожке перед ним стояла одинокая машина – маленький белый «хендай» с наклейкой Strokes на заднем стекле.

– Стой здесь, – велела она. – Я возьму ключи.